Должностное лицо и гражданин. 

Елистратов, А. И.

Должностное лицо и гражданин.

//Правоведение. -1994. - № 4. - С. 84 - 90

Статья была напечатана в сборнике : Вопросы 

административного права. Кн. 1 / Под ред. А. И. 

Елистратова. - М.,1916. - С. 76 - 89.

Библиогр. в подстрочных ссылках.

ГРАЖДАНЕ - ДОЛЖНОСТНЫЕ ЛИЦА - ИСТОРИЧЕСКИЙ 

АСПЕКТ - ИСТОРИЯ ПРАВОВОЙ МЫСЛИ 

Материал(ы):

Должностное лицо и гражданин [Журнал "Правоведение"/1994/№ 4]

Елистратов А.И.

Должностное лицо и гражданин находятся в историческом преемстве с чиновником-бюрократом и обывателем. Между ними и их историческими предшественника ми — противоположность двух эпох, двух разных оценок человеческого достоинства и разных политических укладов.

Бюрократия, как известно, была вскормлена абсолютизмом. Отвлеченная идея неограниченной власти одного человека над миллионами обывателей могла воплощаться в жизнь не иначе, как через посредство целой армии служителей короля, представлявших и замещавших его в бесконечной цепи взаимоотношений с населением. Чтобы бюрократия могла осуществить задачи абсолютизма, сна тесно связывалась с верховной властью началом иерархического соподчинения своих членов. Административная иерархия, служебная дисциплина и весь характер служебной деятельности в условиях старого порядка неизбежно вели к образованию в чиновничестве особого профессионального типа. Некоторую характеристику этого типа дал в свое время наш уважаемый учитель, проф. В. В. Ивановский, в статье «Бюрократия, как общественный класс», помещенной в «Русской Мысли» за 1903 г. (кн. VIII). «Наряду с однообразной организацией административных, полицейских и других учреждений были созданы и однообразные формы деятельности должностных лиц. Здесь оставалось очень мало места для проявления индивидуальной свободы; вся деятельность чиновника раз-навсегда была связана установленной формой, установленными образцами письмоводства, книговодства, счетоводства, отчетности, образцами представлений, отношений, донесений, предложений и т. п. Государственные учреждения имели в этом отношении много общего с фабриками, где ежедневно идут одни и те же работы, у одних и тех же станков и машин, с убийственным однообразием в приемах. Благодаря всему этому должны были вырабатываться как некоторые положительные, так и отрицательные психические профессиональные свойства». Выясняя последнее, В. В. Ивановский указывает на то, что если господство однообразной формы должно было развивать огромный навык чиновника в решении дела, то, с другой стороны, то же самое однообразие предписанных форм должно ослаблять у бюрократа самостоятельную работу мысли, приучать его к автоматизму, лишать предприимчивости и развивать склонность к неподвижности и рутине. Принцип бюрократической дисциплины в связи с условиями служебных повышений, выслуг и наград призваны были содействовать развитию служебной добросовестности; но «те же самые условия должны были, в значительной степени, парализовать свободное самоопределение, чувство собственного достоинства и самоуважения, способствуя в то же время развитию духа угодливости и самоунижения».1

Для обрисовки бюрократического типа необходимо, сверх того, иметь в виду психические особенности, порождаемые в чиновнике различием его положения перед начальством, с одной стороны, и перед подчиненными и особенно обывателями — с другой. Покорный исполнитель воли начальства, чиновник обращался в начальника сам, поскольку дело касалось его подчиненных. В отношении к обывателю он, во всяком случае, — каков бы ни был его служебный ранг, — выступал во всеоружии той власти, именем которой скреплялись его полномочия. «В отношении к подданному,— говорит по этому поводу Отто Майер, — чиновники представляют короля и через него государство; они осуществляют, на всем пространстве своих функций, неограниченную власть». «И в самом деле, — поясняет далее Майep, — чиновник в отношении к подданному — это тоже ведь своего рода король: подданный должен беспрекословно подчиняться ему во всем, что он прикажет».2 Эта возможность господства вплоть до произвола, соединенная с чувством своей постоянной зависимости от верхов служебной пирамиды, не могла, конечно, не оставить своего отпечатка на бюрократическом типе.3

По мере распадения абсолютизма господская власть начинает преобразовываться в социальную, или служебную, власть. Усмотрению и произволу господской власти, располагавшей обывателем как безличным объектом для своих воздействий, современное правосознание противопоставляет идею правовой обязанности властвующих служить благу подвластных.4 На почве политического уклада, способного провести эту идею в жизнь, должен сложиться новый тип должностного лица, глубоко отличный от типа чиновника-бюрократа.

Однако инертность и косность, связанные с традиционным укладом обыденной жизни, открывают всегда широкую возможность старым формам быта надолго пере живать принципиальное провозглашение воли жить по-новому, соответственно изменившимся потребностям экономики и интеллекта. Вековая привычка подчиняться суверенной власти, сосредоточенной в одном лице неограниченного монарха, заставляет искать и во вновь слагающемся политическом укладе, основанном на правовом соподчинении граждан, начало единой всепокоряющей власти. Если эта суверенная власть не могла быть более воплощена в обожаемой личности живого человека, то оставалось измыслить бесплотную сверхличность, мифическая воля которой оправдывала бы глубоко въевшееся в душу обывателя чувство зависимости от неограниченной гетерономной власти. В склонности человека облекать в идеологические покровы разумного и необходимого решительно все, с чем только он свыкся, лежит психологическое основание олицетворений государства или нации. Как справедливо отмечает П. А. Покровский в своих статьях «О государственной власти», «представление о государстве, как о водящей и действующей личности, самым теснейшим и интимнейшим образом связано с теми понятиями и представлениями, к которым человечество приучилось в эпоху абсолютизма. Оно — законное дитя этой эпохи».5

Перенесение на государство свойств абсолютного монарха было живой водой для бюрократии, едва не утратившей, с конституционным отрицанием королевского абсолютизма, самый rasion d'etre своего существования. В «идеальной личности» государства бюрократия перевоплощалась в систему его органов, через посредство которых государство только и может осуществлять свою единую верховную волю. Поло жим, конституционный уклад требовал известного подчинения бюрократии праву. Но в качестве орудия первоначальной и самостоятельной власти государства бюрократия располагала целым рядом возможностей сохранить за собою, в большей или меньшей мере, то исключительное положение, какое она занимала при старом режиме. Убеждение в том, что чиновники образуют своеобразную систему «органов» особой сверхличности современного Левиафана, служит идеологической поддержкой институту административной иерархии. Чиновники выражают и исполняют волю государства: они действуют от имени государства, которое якобы делегирует им определенный круг полномочий из всеобъемлющей сферы своей верховной власти. Служба чиновника есть государственная служба, отличная от земской, городской и иной общественной службы, поскольку государство-личность противополагается земству, городу и иным общественным организациям. Таким образом, представление о государстве как об особом самодовлеющем единстве, господствующем над всем населением страны, продол жает обеспечивать бюрократии положение самостоятельного профессионального класса, стремящегося внедрить навыки абсолютизма в фундамент нового уклада человеческих взаимоотношений.

Обыватель становится гражданином по мере того, как он сознает свое человеческое достоинство. Пусть таинственные силы, бросающие человека из бездны Космоса всего на каких-нибудь несколько десятков лет в круговорот Земли, фатально обращают его снова во прах — он все же в состоянии противопоставить себя миру вещей, бороться за свое существование и утверждать себя как самоценность. Раб природы, он легко попадает в рабство и к себе подобным. Но его мысль разъедает оковы: всем своим естеством она неудержимо рвется к свободе. Идея автономной личности, противопоставленная историческим переживаниям абсолютизма в настоящем, должна будет рано или поздно оттеснить бюрократию, проникнутую заветами гетерономной власти, с путей человеческого прогресса.

Должностное лицо окажется устойчивым элементом политического уклада, по рвавшего с пережитками абсолютизма, лишь при том условии, если граждане будут в нем видеть не органа какой-либо чуждой им воли, но выразителя и исполнителя собственных их справедливых требований. Чтобы правильно «схватить» понятие должностного лица с точки зрения политики права, нельзя ограничиваться привычным противоположением чиновника гражданину; необходимо отнестись с чутким вниманием к тем политически ценным моментам, которые сближают и спаивают в одно целое концепции должностного лица и гражданина.

Административная иерархия, много способствовавшая обособлению чиновничества от граждан, все более утрачивает свое значение по мере того, как в основу деятельности должностных лиц кладется закон, а способом охранения законности в управлении делается административная юстиция. Одинаковое подчинение закону и суду ставит должностных лиц и граждан на общую юридическую плоскость. Должностное лицо может быть наделено большими правами, нежели гражданин, но перед законом они становятся принципиально равными.

Административная прерогатива, в смысле преимуществ, создающих для бюрократии господствующее, привилегированное положение при осуществлении ею служебных обязанностей и прав, отнюдь не является необходимым условием для правильного функционирования административного механизма. Реальное подтверждение этой мысли дают Англия и Соединенные Штаты Америки, Административная деятельность этих стран наглядно показывает, как администрация, и в частности полиция, может обходиться без прерогативы административного принуждения, — другими словами, без применения принуждения до судебной проверки правомерности административного требования, — во многих из тех случаев обыденной жизни, где принуждение до суда и без суда на каждом шагу применяется у нас. С разложением административной иерархии теряет также почву и институт административной гарантии, дающей возможность начальству чиновника не разрешать его судебной ответственности. Чем более, таким образом, суживается и распадается административная прерогатива в различных ее проявлениях, тем более развиваются и крепнут правовые устои во взаимных отношениях должностных лиц и граждан. Эти правовые устои, — не в пример каким-нибудь благожелательным признаниям и обещаниям бюрократии, — служат единственно надежным залогом взаимного понимания и взаимного доверия должностных лиц и граждан.

По мере того, как гражданин начинает освобождаться в своих переживаниях от кошмара абсолютизма, принявшего сказочные очертания идеальной личности государства, в государственных органах, импонировавших ему свойством носителей высшей власти, он узнает обыкновенных людей, таких же, как и он сам. Их наделило права ми не какое-нибудь идеальное существо, но мысль и чувство обыкновенного человека. И если бюрократа-чиновника отделяла от населения слепая вера обывателя в особую природу его власти, якобы делегированной ему самим государством, то это растущее сознание одной природы, одного общего психологического источника прав и обязанностей еще более приближает должностное лицо к гражданину.

Но, может быть, там, где исчезает различие в природе власти, остается неизбежная разница в характере функций? Ведь на должностном лице лежит осуществление публичных функций, необходимых для общежития. Не создает ли эта общественная миссия сама по себе такого положения для должностного лица, которое выделяет его из обычного круга частных лиц, преследующих свои личные интересы? Разве, однако, публичная деятельность составляет монополию должностного лица? Осуществлением публичных интересов может быть в той или иной мере деятельность любого гражданина — будет ли это филантроп или ученый, артист или художник, педагог, врач или юрист, промышленник или рабочий: создавая для общества те или другие духовные или материальные ценности, все они тем самым участвуют в общественном служении. При этом функции, выполняемые земледельцем, рабочим и другими категориями простых граждан, столь насущно необходимы для общежития, что с ними вряд ли могут в этом отношении соперничать иные государственные должности.

Категория должностного лица и гражданина отнюдь не соответствует какой-либо противоположности публичного и частного интереса. Индивид, не умеющий или не желающий ввести в борьбу за свое «Я» элементов уважения и забот о развитии Человека в окружающей его среде, психологически еще не созрел до гражданина. Гражданин так же, как и должностное лицо, является субъектом публичных обязанностей и прав.

Существенный признак, отграничивающий понятие должностного лица от гражданина, современные административисты усматривают в момент обязательности социального служения, выполняемого чрез посредство должностных лиц. Признавая и со своей стороны этот момент обязательности наиболее пригодным для разграничения понятий должностного лица и гражданина в системе публичного права, мы не можем, однако, не считаться с известною условностью и относительностью данного признака. Идея обязательного осуществления известных публичных функций допускает различные градации и оттенки. На государственной службе, могут состоять и танцовщики, но мы вряд ли будем одинаково ощущать обязательность и суда и балета. Да и при совершенно бесспорном характере обязательности известной публичной функции в ее целом могут возникать серьезные сомнения относительно обязательности отдельных операций и моментов в ее выполнении. Каждого ли агента, участвующего в обязательной общественной службе, — будут ли это понятые, наскоро вызванные в наряд от ближайших селений, или счетчики, приглашенные на день переписи, будет ли это чиновник особых поручений или швейцар присутственного места, — следует одинаково рассматривать, по признаку обязательности осуществляемой функции, как должностных лиц? Леон Дюги относит к категории должностных лиц в собственном смысле (agents fonctionnaires) лишь тех публичных агентов, которые участвуют в обязательных службах «постоянным и нормальным образом». Прочие агенты остаются, по его мнению, несмотря на обязательный характер выполняемой при их участии функции, простыми служащими (agents employes6). Эта категория «служащих» образует своего рода посредствующую среду между должностными лицами и гражданами. Гастон Жез удачно обозначает лиц, участвующих в функционировании публичных служб лишь временно, в виде исключения, случайно, понятием «сотрудники» (les auxiliaires7). По нашему мнению, идея сотрудничества, в широком значении этого слова, должна получить, при современном строе публичных взаимоотношений, весьма крупную роль в общей теории публичного права. Чем более организация власти для властвования исторически уступает свое место сложным техническим организациям общественных служб, тем более открывается простора для сотрудничества граждан с властью. Идея сотрудничества («notion de collaboration») дает возможность французскому публицисту Роллану объяснить характер взаимоотношений, возникающих на почве концессии между публичным учреждением — концедентом и частным предпринимателем-концессионером.8 Эта идея сотрудничества может также во многом помочь и при выяснении юридического смысла и значения тех вновь образующихся форм, в которых совершается организация общественных сил в связи с современной войной.

Идеей сотрудничества укрепляется тесная связь должностного лица и гражданина. Когда жизненный опыт на каждом шагу показывает, что публичные службы в состоянии выполнять свое назначение не иначе, как при деятельном сотрудничестве граждан, должно неизбежно вырабатываться сознание, что сотрудник-гражданин есть то же должностное лицо.

В настоящее время более, чем когда-либо, люди начинают болезненно ощущать настоятельную потребность в том, чтобы частные предприятия — и промышленные, и торговые, и всякие другие — ближайшим образом считались в своих операциях с требованиями общественного служения. Начало обязательности служб мы перестаем связывать с одними лишь традиционными отраслями государственного управления. И борец за государственную и национальную идею, и простой потребитель ныне сходятся в растущем сознании обязательности правильного, сообразного с публичным интересом, функционирования частного предприятия. Законы Новой Зеландии, Западной Австралии и Канады, обеспечив рабочим условия сносного человеческого существования и арбитраж в спорах с работодателями, запретили и локауты, и стачки. Эти законы передовых социально-политических организаций Новейшего времени дают нам новый аргумент в подтверждение исторической, тенденции к проникновению идеи обязательности в «публичную службу труда». Чувство взаимной зависимости, основанной на экономически неизбежном процессе разделения труда, должно, в силу простой приспособляемости человека к материальным условиям своего существования, взрастить в психике современного общества чувство взаимной ответственности. И работодатель, и рабочий должны рано или поздно превратиться в сознании гражданина в должностных лиц.

Старые немецкие теории учили нас видеть должностное лицо лишь в том чиновнике, который получает от казны жалование двадцатого числа. Публично-правовые течения, все более находящие отклик в России в Новейшее время, раскрывают свойства должностного лица там, где раньше оно и не замечалось совсем. Английское право научает нас при каждом нарушении общественного мира, при каждом преступлении, готовом совершиться, смотреть как на должностное лицо не только на городового, стоящего па ближайшем полицейском посту, но и на каждого лояльного гражданина, присутствующего при данном нарушении. «Каждый англичанин имеет право и обязанность принять все необходимые меры для предупреждения или пресечения совершения преступления (felony), каждый англичанин имеет право задержать человека, совершающего преступление пли нарушение мира, или человека, о котором он имеет разумные основания полагать, что он совершил преступление», и т. д. При этом, как указывает А. М. Кулишер, из статьи которого мы берем эту цитату,8 каждый лояльный гражданин может и должен принять все необходимые меры для предупреждения или пресечения нарушения мира, но не более; и «в этом отношении ни полиция, ни войска не имеют ни на йоту более обширных прав, чем частные лица».

С другой стороны, новейшая французская теория публичного права обнаруживает свойство должностного лица в присяжном (Жез), в солдате (Дюги и Жез10). С точки зрения старых учений о чиновнике эти взгляды могут показаться крайностью. Но, нам думается, это далеко еще не последний вывод, к которому логически приводит руководящая идея о том, что должностным лицом делает человека не двадцатое число, но выполнение миссии, признаваемой в данное время общественно необходимой и обязательной. И в самом деле, разве родители, воспитывающие ребенка, выполняют функцию, менее необходимую для общежития, чем солдаты или какие либо чиновники? Или мы еще не сознаем всей обязательности их великого и ответственного служения? Не будем уклоняться от прямого ответа на этот вопрос формальной ссылкой на то, что семья относится к области частного права. Публично-правовые начала мелкими ручьями, но неуклонно проникают в толщу цивилистических наслоений. Там, где была родительская власть с традиционным отпечатком усмотрения и произвола, ныне все более превалируют родительские обязанности. Там, где частное право находило домовладыку и подвластную женщину, публичному праву предстоит встретить новую категорию должностных лиц — мать и отца.

Симбиоз должностного лица и гражданина можно наблюдать не только в социальном служении отдельных лиц, но и в коллективной публичной деятельности. Еще в восьмидесятых годах прошлого столетия проф. И. Т. Тарасов считал необходимым относить к органам администрации не только органы правительства и самоуправления, но и органы соединства. Характеризуя соединство как орган управления, он справедливо замечал, что «эта новая, живая сила энергически пробивает себе все большую и большую область деятельности». «Многие задачи, выполняемые теперь органами соединства, выполнялись прежде органами правительства и самоуправления, но еще большее количество задач, выполнение которых органами соединства оказало и теперь оказывает неисчерпаемые услуги человечеству, было дотоле неизвестно».11 Чтобы пред ставить себе, до какой степени может простираться значение соединств в публично-правовом быту, достаточно вспомнить историческую роль английских тред-юнионов и недавние успехи французского синдикализма. В своих попытках провести точную грань между соединством и административным учреждением юристы сталкиваются с почти непредолимыми трудностями. По мнению Леона Мишу, специалиста в теории публичного юридического лица, ни один из определенных признаков, указанных доктриной для отграничения публичного юридического лица от частного, не может быть признан в этом отношении безошибочным.12 Казалось бы, наиболее яркое и существенное отличие административного учреждения от разного рода обществ и союзов состоит в правах публичной власти, которыми оно пользуется в осуществлении своих служебных задач. По известной классификации Феликса Моро, — это организационные, полицейские и фискальные права.13 Но ведь, как известно, общества и союзы, поскольку они не стеснены в своей деятельности полицейскими ограничениями, гораздо более способны к самоорганизации, нежели многие административные учреждения. Далее, соединства вовсе не лишены и «полицейских прав» в смысле различных полномочий принудительного воздействия как на членов данной ассоциации, так равно и на третьих лиц, с ней соприкасающихся. В соединствах мы находим и статуарное право, и дисциплинарную власть. Благодаря соединству труд, подпавший под ярмо капитала, получил возможность диктовать последнему свои условия. Наконец, и фискальные права совсем не чужды обществам и союзам: разве членский взнос не тот же налог; разве владения соединства не те же домены? Отдельные, привилегированные общества пользуются и такого рода правами, как право публичного обвинения на суде (общества защиты детей, женщин и др.14). право на монополию и т. д.15

Различие между соединством и административным учреждением относительно и условно. Не так давно и земство и город не считались подлинными государственными учреждениями. Теперь, несмотря на все путы, наложенные на органы местного само управления положениями девяностых годов, они оказываются наиболее жизнеспособными и жизнедеятельными ячейками в административном укладе России. И доселе профессиональные союзы рабочих не могут у нас развиваться легально. Но уже и здесь мы наблюдаем свежие побеги профессиональной рабочей организации, прорастающей в российский административный уклад. Забота о помощи больному рабочему, составлявшая раньше одну из задач профессиональных обществ рабочих, ныне, с введением закона 23 июня 1912 г. об обеспечении рабочих на случай болезни, стала служебной функцией больничных касс. Скромные больничные кассы, — орган профессионального самоуправления рабочих, — заняли определенное место в общей системе административных учреждений России. Рабочие, все еще лишенные права объединяться в профессиональные союзы, получили в ее административном механизме власть должностных лиц — в качестве уполномоченных от участников кассы и в качестве членов ее правления.

Идея самоуправления, образующая основной стержень в процессе преобразования политического уклада — из гетерономного в автономный для граждан, должна окончательно спаять в одно целое концепции должностного лица и гражданина. Публично-правовое понятие гражданина создается из комплекса прав негативного, позитивного и активного статуса и из комплекса правовых обязанностей. Публично-правовая идея гражданина остается неосуществленной во всей своей полно те там, где нет активного гражданства, где индивид не может проявить деятельного участия в публичных функциях, выполнение которых почитается обязательным. Чтобы это активное гражданство не стало для индивида обманчивой фикцией, оно не должно сводиться единственно к участию в выборах, с предоставлением избранным «представлять» своих избирателей безотчетно и безответственно. Опускание бюллетеня в избирательную урну — форма, слишком пассивная для того, чтобы заполнить собою содержание активного гражданства. Лишь самоуправление, в широком значении этого слова, объемлющем все разнообразие и все пространство государственных функций, открывает необъятный простор для применения активного гражданства. Через само управление, вводящее индивида в общественные группировки, родственные ему по своим интересам и склонностям, гражданин получает возможность реально осуществить свою непременную гражданскую функцию должностного лица.

Активный статус гражданина есть не что иное, как идея должностного лица в понятии гражданина. Признак должностного лица есть, таким образом, не более, как известная квалификация гражданина. В идее самоуправления, в идее групповой и личной автономии, достигается синтез понятий должностного лица и гражданина.

Если расчеты и упования теоретической мысли не окажутся в данном случае ошибочными, то, надо думать, по мере исторического перехода от противоположности чиновника обывателю к синтезу должностного лица — гражданина старый бюрократический тип будет мало-помалу стираться. Его вытеснит новый общественный тип, в основу которого ляжет сочетание служебного долга со свойствами свободной гражданственности.

У В. В. Ивановского есть очень интересная статья на тему: «Нравственная ответственность общественных властей».16 Целым рядом характерных примеров наш дорогой учитель убедительно доказывает в этой статье, что деятельность современных публичных органов «разве лишь в очень незначительной мере руководствуется этическими началами». Одной из важных причин такого явления «служит весьма распространенное убеждение, что в лице этих органов действуют не индивиды, не люди, но именно органы или учреждения, имеющие свои особые потребности и обладающие волей, направленной к удовлетворению этих потребностей. Мало того, все общество, организованное в одно целое, признается юридическим лицом, т. е. опять каким-то особенным существом, одаренным потребностями, волей и разумом, но лишенным сердца и чувства. Даже и принадлежащие ему свойства, т. е. потребности, воля и разум, имеют только внешнее сходство с человеческими свойствами; в действительности же это нечто совершенно особенное, — это потребности коллективные, воля коллективная и разум коллективный. Если это так, если юридическое лицо, как бы мы ни уподобляли его лицу физическому, лишено всех существенных свойств последнего, то к нему, следовательно, не могут быть предъявляемы и этические требованиям».

Чтобы противодействовать этому убеждению, «глубоко вкоренившемуся в умы тех лиц, которым приходится функционировать в составе общественных органов», В. В. Ивановский считает необходимым «всесторонне выяснить идею, что в лице общественных органов действуют не какие-либо особые юридические индивиды, а обыкновенные люди, мыслящие и чувствующие и подлежащие, следовательно, нравственной ответственности». «В лицах, функционирующих в качестве общественных органов, должно воспитывать мысль, что единственной целью их деятельности является благо человеческой личности, что всякого рода организации и общественные приспособления преследуют ту же единственную цель, что сама человеческая личность с ее потребностями, благами, с ее мышлением и чувствованием есть конечная цель всякой деятельности. < . . . > Коллективные организации, функционируя в качестве общественных -органов, не должны считаться какими-то особыми существами, не способными пони мать требований этики; человеческие индивиды, входящие в состав этих органов, не должны поступаться своими человеческими взглядами и чувствами ради отвлеченных интересов; человеческая личность не должна растворяться в общественной среде, она должна сохранять неприкосновенными лучшие свойства своей природы, стремясь, напротив, суммировать Их с подобными же свойствами других индивидов, чтобы иметь возможность с большей силой проявлять их вовне и тем самым давать больший простор нравственным началам. < . .. > Не только средства, но, главным образом, и самые цели (политики) не должны стоять в противоречии с требованиями этики». И вообще «все те требования этики, которые предъявляются к индивидууму, могут и должны предъявляться и к общественным органам, так как эти последние всегда состоят из индивидуумов и проявляемая ими деятельность касается отношений человеческих».17

В настоящее время, когда по знаку своих публичных органов люди бешено состязаются в безумном истреблении друг друга, когда тяжкому испытанию подвергаются не какие-нибудь условные и преходящие ценности того или иного политического устройства, а безусловная и непреходящая ценность Человека, полезно вспомнить вдумчивые слова Виктора Викторовича. И хочется дополнить их мыслью о том, что этим глубоким расхождением между требованием индивидуальной этики и понятием дозволенного для государства психологически мы снова отдаем дань, — и, к сожалению, кажется, далеко не последнюю, — абсолютизму. В область прошлого уходит осязательная форма воплощения абсолютизма в конкретных человеческих личностях, но дух человека все еще не свободен от какого-то безотчетного фатального подчинения традиционной идее непререкаемой гетерономной власти. Только сознание человеческого достоинства, которое, — верим, — не потонет даже в море человеческой крови, только духовное обретение в себе самом источника всякой власти, подымающее обывателя на уровень должностного лица-гражданина, смогут устранить вместе с антитезой государственной и гражданской идеи этот разлад между требованиями индивидуальной этики и «высшими» соображениями политической необходимости.