Разрешение судами споров из нарушения патентных прав :
Волынский, М. Г. Разрешение судами споров из нарушения патентных прав :На примере Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области /М. Г. Волынский. //Правоведение. -2003. - № 2 (247). - С. 77 - 90
Наметившийся в России промышленный рост позволяет предполагать, что проблема скорого и справедливого разрешения споров из нарушения патентных прав стала в нашей стране в последнее время очень актуальной. Библиогр. в подстрочных примеч.
АРБИТРАЖ - АРБИТРАЖНЫЕ СУДЫ - ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ - ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ - НАРУШЕНИЕ ИЗОБРЕТАТЕЛЬСКИХ И ПАТЕНТНЫХ ПРАВ - НАРУШЕНИЕ ПРАВ - ПАТЕНТНОЕ ПРАВО - ПАТЕНТЫ - ПРАВОПРИМЕНЕНИЕ - ПРАКТИКА[АСПЕКТ] - САНКТ- ПЕТЕРБУРГ - СПОРЫ - СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА Материал(ы): Разрешение судами споров из нарушения патентных прав. Волынский, М. Г.
Волынский М. Г.*
Разрешение судами споров из нарушения патентных прав (на примере Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области)
Наметившийся в России промышленный рост позволяет предполагать, что проблема скорого и справедливого разрешения споров из нарушения патентных прав стала в нашей стране в последнее время очень актуальной. Рост промышленности в современных условиях невозможен без постоянного создания и внедрения новых технологий. Следовательно, придание указанным тенденциям должной устойчивости не может обойтись без обеспечения предпринимателям, инвестирующим средства в создание новых разработок, эффективной защиты их исключительных прав на использование достигнутых результатов. Между тем существующая в России система судебных органов не обеспечивает, и в принципе не может обеспечивать, эффективное рассмотрение патентных дел. Проблема не столь очевидна сейчас, когда количество дел рассматриваемой категории достаточно мало. Однако не вызывает сомнения, что сколько-нибудь серьезный поток патентных дел неминуемо вызовет паралич ныне существующей в России судебной системы на рассматриваемом направлении деятельности.
Чтобы не быть голословными, проанализируем те проблемы правоприменительной практики по разрешению патентных дел, которые нам удалось выявить при рассмотрении деятельности Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Эта практика пока не столь обширна, чтобы дать почву для каких-либо статистических исследований и обоснованных аналитических выводов. Поэтому нам придется ограничиться попыткой выделения самых общих проблем правоприменительной практики в рассматриваемой области. Попытаемся также предложить некоторые пути решения этих общих проблем.
Первой из таких проблем являются сроки рассмотрения дел из нарушения патентных прав. Уточним, что под сроками рассмотрения дел мы будем понимать не окончание производством конкретного арбитражного дела, а фактическое окончательное разрешение конкретного спора между данными субъектами. Позже мы покажем, что, как ни парадоксально, применительно к патентным делам это не всегда одно и то же. Помимо объективных причин, влияющих на длительность сроков рассмотрения дел любых категорий в судах той или иной юрисдикции,1 а также объективных причин, свойственных именно патентным делам,2 нами обнаружена одна из причин, наличие которой нельзя объяснить ничем, кроме очевидных недостатков нашей системы разрешения споров из нарушения патентных прав. Данная причина состоит в том, что в соответствии со ст. 29 Патентного закона РФ в подавляющем большинстве случаев патент может быть признан недействительным только на основании возражения, подаваемого в Апелляционную палату Роспатента. При этом у Апелляционной палаты Роспатента есть шесть месяцев для рассмотрения такого возражения, а после этого у любой из сторон, не согласной с решением Апелляционной палаты Роспатента, есть еще шесть месяцев для обжалования решения Апелляционной палаты в Высшую патентную палату Роспатента, у которой в соответствии с разделом IV Правил подачи жалоб, заявлений и ходатайств и их рассмотрения в Высшей патентной палате Российского агентства по патентам и товарным знакам, утвержденных Роспатентом 21 мая 1998 г.,3 в свою очередь есть еще шесть месяцев для рассмотрения жалобы на указанное решение Апелляционной палаты Роспатента. Причем шесть месяцев в силу возможности продления этого срока по мотивированному ходатайству любой из сторон, а также возможности его приостановления в случае, если Высшая патентная палата сочтет необходимым затребовать какие-либо дополнительные материалы, могут растянуться на неопределенный срок. То обстоятельство, что, в соответствии с постановлением Президиума Верховного Суда РФ от 9 ноября 1994 г.4 и постановлением Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 12 марта 1996 г. № 7367/95, дела об обжаловании решений Апелляционной палаты Роспатента подведомственны судам, существенно на результат не влияет, поскольку, во-первых, это лишь постановления Президиума, но не Пленума, т. е. они не являются обязательными для применения судами, а во-вторых, вопрос о действительности патента так или иначе вряд ли будет разрешен быстрее, чем за полгода, причем суд, рассматривающий дело из нарушения исключительных прав, защищенных оспоренным патентом, на этот срок принципиально повлиять не может. Это положение порождает целый комплекс дополнительных трудностей.
Первая (и самая мелкая из возможных) трудность состоит в том, что суду, рассматривающему дело из нарушения исключительных прав, защищенных оспоренным патентом, в случае подачи в Апелляционную палату Роспатента соответствующего возражения следовало бы приостановить производство по такому делу до окончательного разрешения вопроса о действительности патента, с помощью которого защищены исключительные права, предполагаемое нарушение которых послужило основанием для возникновения рассматриваемого дела. Такое решение вопроса, хотя и увеличивающее сроки рассмотрения дела минимум на полгода (в этом как раз и состоит рассматриваемая трудность), было бы вполне логичным.
Однако с реализацией данного подхода появляется одна серьезная проблема. Дело в том, что подп. 1 п. 1 ст. 81 АПК РФ устанавливает обязанность арбитражного суда приостановить производство по делу в случае невозможности рассмотрения данного дела до принятия решения по другому делу или вопросу, рассматриваемым в порядке конституционного, гражданского, уголовного или административного судопроизводства. Иными словами, буквальное толкование приведенных положений АПК РФ не дает арбитражным судам права приостанавливать производство по данному делу в случае, если вопрос, пусть даже имеющий принципиальное значение для правильного разрешения данного дела, рассматривается другим органом в порядке не судебного, а административного производства. Надо сказать, что ГПК РФ в этом отношении более логичен: ст. 215 устанавливает обязанность суда приостановить производство по делу в случае невозможности рассмотрения данного дела до разрешения другого дела, рассматриваемого в гражданском, уголовном или административном порядке. Такое, на первый взгляд непринципиальное, различие в терминологии дает сторонам по делу, рассматриваемому судом общей юрисдикции (а дело будет подведомственно такому суду, если в качестве одной из сторон по делу, например в качестве истца — патентообладателя, будет выступать физическое лицо, не являющееся частным предпринимателем), больше возможностей для надлежащей защиты своих прав.
Что касается судов арбитражных, то, как было обнаружено в ходе изучения правоприменительной практики Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области в рассматриваемой сфере, здесь судьи предпочитают именно буквальное, а не расширительное толкование подп. 1 п. 1 ст. 143 АПК РФ: не приостанавливают производство по делам из нарушения патентных прав даже в том случае, если ответчик по делу подает в Апелляционную палату Роспатента возражение на выдачу патента, нарушение которого предполагается истцом.
Такой подход порождает еще одну серьезную трудность с надлежащим разрешением в разумные сроки дел из нарушения патентных прав. Вполне вероятна ситуация, когда арбитражный суд вынесет решение в пользу истца — патентообладателя, а ответчик после этого добьется признания недействительности соответствующего патента. Причем, как следует из содержания оснований признания патента недействительным, изложенных в ст. 29 Патентного закона РФ, патент должен признаваться недействительным именно с момента начала его действия. Но вместе с тем ст. 29 Патентного закона РФ помещена в разделе VI, который называется «Прекращение действия патента». И хотя в науке российского патентного права5 понятия «прекращение действия патента»6 и «признание патента недействительным»7 совершенно ясным образом разделились еще сто лет назад, подобная компоновка норм в Патентном законе РФ ведет к тому, что данные принципиально разные понятия в правоприменительной практике смешиваются. Следствием этого является то, что описанная выше вполне вероятная ситуация оказывается парадоксальной в юридическом отношении. Действительно, если арбитражный суд вынесет решение в пользу патентообладателя, а затем соответствующий патент будет признан недействительным, судом будет вынесено неправовое решение, которое проигравшая дело сторона не будет иметь возможности оспорить в порядке кассации (надзора).8. Что касается пересмотра по вновь открывшимся обстоятельствам вступивших в законную силу актов арбитражных судов, то признание патента недействительным после вступления судебного решения в законную силу, по мнению некоторых судей Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области, будет обстоятельством не вновь открывшимся, а вновь возникшим, поскольку, как считают эти судьи, фактически такое обстоятельство возникло после того, как соответствующее судебное решение вступило в законную силу.9. Соответственно, такое понимание положений п. 4 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суд РФ от 15 октября 1998 г. № 17 «О применении Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации при пересмотре по вновь открывшимся обстоятельствам вступивших в законную силу судебных актов арбитражных судов»10 применительно к признанию недействительности патента не дает оснований для пересмотра дела по вновь открывшимся обстоятельствам.11 Это в свою очередь означает, что проигравшему, но добившемуся признания недействительности патента ответчику в рассматриваемой ситуации останется лишь одно — предъявлять иск к экс-патентообладателю о компенсации убытков, причиненных действиями экс-патентообладателя, не основанными на праве. Таким образом, обе стороны без всяких к тому оснований оказываются вынужденными вновь совершить полный круг по судебным инстанциям.
Наконец, третья серьезнейшая трудность, порождаемая существующей системой разрешения патентных споров, состоит в том, что в рамках этой системы ответчик в делах из нарушения исключительных прав, защищенных патентом, фактически лишен одного из эффективнейших средств защиты от предъявленного иска, которое состоит в подаче встречного иска (ст. 132 АПК РФ и ст. 137 ГПК РФ) о признании недействительным патента истца, нарушение которого истцом предполагается, поскольку рассмотрение заявления о признании недействительности патента в подавляющем большинстве случаев не входит в компетенцию судебных органов Российской Федерации (ст. 29 Патентного закона РФ). Считаем, что такое положение дел следует признать не только не соответствующим требованиям процессуального законодательства Российской Федерации о правильном и своевременном рассмотрении дел, но и нарушающим конституционные права и свободы граждан, в частности право, гарантированное ст. 19 Конституции РФ и состоящее в равенстве всех перед законом и судом. Действительно, при сложившемся положении дел ответчик, фактически лишенный права подать встречный иск, удовлетворение которого исключило бы удовлетворение первоначального иска, а предметом которого является принципиальнейший для правильного разрешения патентного спора вопрос о действительности патента, нарушение которого предполагается истцом, оказывается ущемленным по отношению к истцу в средствах защиты своих прав, а это нарушает конституционное право ответчика выступать перед судебными органами на равных с истцом началах. Как было показано выше, предусмотренная российским законодательством процедура признания недействительности патента поставленной проблемы не решает.
В заключение отметим, что если первая и вторая из описанных здесь трудностей, выявленных в рамках рассмотрения первой из проблем, связанных с разрешением судами патентных споров, в принципе могут быть устранены путем внесения некоторых технических поправок в действующее законодательство или даже просто путем издания Пленумом Высшего Арбитражного Суда РФ соответствующего постановления, то третья из этих трудностей не может быть устранена в рамках существующей системы разрешения споров из нарушения патентных прав, поскольку включение в компетенцию действующих в Российской Федерации судебных органов вопроса о действительности патента, во-первых, вряд ли целесообразно, а во-вторых, вряд ли повысит качество разрешения рассматриваемых споров, так как судьи ныне существующей в России судебной системы не обладают достаточной квалификацией в вопросах техники и патентной экспертизы для решения вопроса о действительности патента, а передача этого вопроса на разрешение экспертов является недопустимой, о чем речь пойдет ниже.12 Очевидно, что единственный эффективный метод устранения перечисленных трудностей создание полноценной системы патентных судов, способных разрешить вопрос о нарушении патента в комплексе с вопросом о его действительности, что позволит и сократить сроки рассмотрения дел изучаемой категории, и создать условия для вынесения основанных на праве решений, и обеспечить равенство сторон перед судом, поскольку ответчик получит возможность реализовать весь предусмотренный процессуальным законодательством спектр средств защиты от предъявленного иска.
Вторая, и прямо скажем — неожиданная, проблема, связанная с разрешением патентных споров, которую автор настоящей работы обнаружил при изучении правоприменительной практики Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области, состоит в том, что в материалах буквально каждого из рассмотренных дел встречаются представляемые сторонами некие документы, озаглавленные как «заключение», «экспертное заключение», «экспертное мнение», «заключение независимой экспертизы» и т. п. Часто стороны по спору считают своим долгом заручиться несколькими такими «заключениями», исходящими от разных источников. Причем к заключениям экспертов, предусмотренным процессуальным законодательством России в качестве одного из видов доказательств, указанные документы не имеют никакого отношения. Во-первых, экспертиза, по результатам проведения которой пишется заключение эксперта, допустимое в качестве судебного доказательства, проводится только по определению суда (ст. 79, 80 ГПК РФ и ст. 82 АПК РФ). Во-вторых, очевидно, что компетенция эксперта ограничивается объективной оценкой фактической стороны дела13 (впрочем, этому вопросу ниже будет уделено особое внимание). Рассматриваемые же нами «заключения» представлялись в суд без соответствующего определения суда и основным своим содержанием имели именно правовую оценку конкретного правоотношения между данными субъектами, послужившего основанием для рассматриваемого судом спора между ними. Таким образом, кроме прочих перечисленных здесь недостатков, не позволяющих рассматривать эти «заключения» как заключения экспертов, допустимых в качестве судебных доказательств, данные «заключения» страдают еще одним весьма серьезным изъяном — своим содержанием они вторгаются в исключительную компетенцию суда, поскольку только суд вправе давать правовую оценку правоотношениям спорящих сторон.
Может быть, следует рассматривать означенные «заключения» в качестве письменных доказательств? Однако письменными доказательствами рассматриваемые «заключения» также не являются. Попробуем это доказать.
На первый взгляд, это будет довольно трудно сделать, поскольку ни АПК РФ, ни ГПК РФ, ни наука российского гражданского процесса не содержат исчерпывающего определения понятия «письменное доказательство». Приведем определение, данное Е. В. Васьковским (а это один из известнейших российских ученых-процессуалистов): «Письменными доказательствами являются телесные предметы, заключающие в себе выраженные при помощи письмен (т. е. условных знаков, употребляемых для выражения мыслей: буквы, стенографические или телеграфные знаки, шифры и пр.) сообщения касательно обстоятельств разбираемого дела».14 Позднее подход к выработке доктринального определения понятия «письменное доказательство» не претерпел принципиальных изменений: в целом аналогичные определения приводятся К. С. Юдельсоном15иВ. И. Коломыцевым.16 Данную точку зрения справедливо критикует М. К. Треушников, так как она не дает полного представления о природе письменных доказательств.17
Относительно полно содержание понятия «письменное доказательство» раскрыто в АПК РФ. Согласно ст. 75 этого Кодекса (аналогичный подход реализован в ст. 71 ГПК РФ), письменными доказательствами являются акты, договоры, справки, деловая корреспонденция, иные документы и материалы, в том числе полученные посредством факсимильной, электронной или иной связи либо иным способом, позволяющим установить достоверность документа, причем указанные документы должны содержать сведения об обстоятельствах, имеющих значение для дела. Но даже такое относительно развернутое определение не позволяет отграничить письменные доказательства от других личных доказательств (объяснений сторон, заключений экспертов), также даваемых в письменной форме. Все более или менее становится на свои места, если признать, что письменными доказательствами являются предметы, на которых при помощи знаков выражены мысли, содержащие сведения о фактах, имеющих значение для дела, причем для письменного доказательства характерно, что, как правило, сведения о фактах в письменном виде исходят от лиц, не занимающих еще процессуального положения стороны, третьего лица или эксперта; письменные доказательства, по общему правилу, возникают до процесса и вне связи с ним.
Не вдаваясь в дальнейший анализ классификации письменных доказательств, принятой в науке гражданского процесса, который (анализ) с очевидностью выходит за рамки предмета настоящей работы, укажем лишь, что рассматриваемые «заключения» полностью выпадают из этой классификации.
Итак, сказанное позволяет утверждать, что рассматриваемые здесь «заключения» не могут быть признаны письменными доказательствами. Действительно, эти «заключения», во-первых, содержат не сведения о фактах, имеющих значение для правильного разрешения дела, а правовую оценку этих фактов, которую вправе давать только суд; во-вторых, исходят именно от сторон по делу (то обстоятельство, что эти «заключения» подписываются лицами, на первый взгляд не имеющими отношения к сторонам по делу, значения не имеет, поскольку подписывающие лица наняты сторонами по делу, и нет никаких оснований предполагать беспристрастность этих лиц); наконец, в-третьих, возникают именно в связи с данным делом и содержат правовую оценку конкретного правоотношения между сторонами, даваемую именно потому, что между данными сторонами возник рассматриваемый в суде спор. Думается, сказанного вполне достаточно, чтобы признать, что рассматриваемые «заключения» не могут быть признаны допустимыми письменными доказательствами.
Попытаемся ответить на вопрос: не могут ли заинтересовавшие нас «заключения» приобщаться к материалам дел как мнения специалистов в процессуальном смысле этого термина? Во-первых, как нам представляется, в гражданском процессе консультации специалиста не являются видом доказательств, о чем со всей определенностью говорит глава 6 и ст. 188 ГПК РФ. Специалист призван оказывать лишь техническое содействие суду в случае, когда исследование доказательства в ходе судебного разбирательства требует тех или иных специальных знаний для адекватного понимания исследуемых объективных фактов. Во-вторых, и это самое важное, даже если в ГПК РФ или АПК РФ появится процессуальная фигура специалиста, что вряд ли целесообразно, то специалист в какой именно области нам понадобится при разрешении споров из нарушения патентных прав? Специалист в области патентного права?18 Но при разрешении споров в судебном порядке допустимо участие единственного специалиста, уполномоченного толковать право, — судьи. Именно его исключительной компетенцией является юридическая квалификация спорного правоотношения. Тогда, может быть, нам понадобится специалист, сведущий в вопросах патентной экспертизы (например, патентный поверенный или эксперт патентного ведомства)? Но патентная экспертиза, во всяком случае экспертиза по существу, не имеет ничего общего с экспертизой в процессуальном смысле. По своей сути патентная экспертиза — все та же юридическая квалификация представленного на изучение феномена.19 А это означает, что при разрешении спора в суде вопросы, в которых специалистом является лицо, знакомое с патентной экспертизой, суд по упомянутым выше причинам должен разрешать самостоятельно. Ни стороны, ни суд не могут привлекать для этих целей каких-либо третьих лиц.
Сказанное позволяет утверждать следующее. В имеющейся правовой ситуации описываемые «заключения» ни в коем случае не должны приобщаться к материалам дел и тем более служить источниками доказательств.
И даже если бы арбитражный (гражданский) процессуальный закон знал такое доказательство, как мнение специалиста, то рассматриваемые нами «заключения» в силу целого ряда причин все равно оказались бы недопустимыми доказательствами.
Оговоримся здесь, что мы считаем вполне допустимой ситуацию, когда стороны в обоснование своей позиции в споре ссылаются на доктринальное толкование того или иного понятия или той или иной нормы права постольку, поскольку такое толкование дано тем или иным ученым, обладающим определенным авторитетом в научном мире, и вне связи с данным делом: ведь в таком случае нет никаких оснований предполагать необъективность ученого. Но такая ситуация не имеет ничего общего с дачей «заключений» в связи с конкретными делами, в которых (в «заключениях») содержится правовая оценка спорных правоотношений сторон. Думается, стороны, привлекая к написанию таких «заключений» известных ученых, не преследуют никаких иных целей, кроме попытки оказания давления на суд. Положение дел выглядит особенно тревожным, если принять во внимание, что на подобных «заключениях» известных ученых не указано, что они даны для представления в суд в связи с рассмотрением конкретного дела, из чего можно сделать вывод, что стороны, понимая недопустимость своих действий, попросту злоупотребляют доверием ученого, дающего соответствующее «заключение», не ставя его в известность об истинных целях составления такого «заключения». Наконец, чтобы исключить всякие разночтения, укажем, что автор данной работы нисколько не возражает против привлечения авторитетных мнений для наиболее полного и объективного разрешения любого спора. Но принципиально то обстоятельство, что единственным допустимым способом использования таких авторитетных мнений является их включение в исковые заявления, отзывы, заявления и ходатайства сторон и третьих лиц по делу, используемые указанными процессуальными фигурами для оформления своей правовой позиции в споре. Иное использование рассматриваемых авторитетных мнений является недопустимым, поскольку представляет собой не что иное, как попытку оказать давление на суд.
Почему же суды приобщают подобные «заключения» к материалам дела и почему иногда суды первой инстанции используют эти «заключения» в мотивировочной части своих решений, прямо ссылаясь на них?
Попробуем предположить, в чем состоит причина столь систематического появления в материалах дел рассмотренных выше «заключений». Представляется, что одна из главных причин этого явления состоит в том, что стороны изначально предполагают, будто судья, рассматривающий их дело, недостаточно компетентен в вопросах права интеллектуальной собственности, причем часто такие предположения получают подтверждение. Иногда пользуясь этим, а иногда искренне желая «помочь» судье принять «верное» решение по делу, та или иная сторона пытается навязать судье свое мнение, подкрепленное авторитетным «независимым заключением». Естественно, противоположная сторона, защищаясь от подобного поведения оппонента, вместо того чтобы возражать против приобщения к материалам дела соответствующего «заключения» или ходатайствовать о его исключении из материалов дела, попросту представляет суду свое «независимое заключение».
Очевидно, что решение и этой проблемы непосредственно связано с созданием в России системы патентных судов. Думается, никому не придет в голову представлять подобные «заключения» в суд, если соответствующий судебный орган будет специализированным, а в состав суда наравне с юристами, специализирующимися на праве интеллектуальной собственности, будут входить патентоведы или специалисты в области экспертизы новых разработок на предмет их патентоспособности.
Последней из общих проблем, выявленных автором настоящей работы при изучении правоприменительной практики Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области в сфере рассмотрения споров из нарушения патентных прав, является проблема с определением границ компетенции экспертов при проведении экспертиз по делам подобного рода. Проблема эта, в отличие от двух предыдущих, действительно весьма интересна в теоретическом плане. Как свидетельствуют материалы арбитражных дел, рассматриваемых Арбитражным судом Санкт-Петербурга и Ленинградской области, изученные нами в процессе сбора материалов для написания настоящей работы, заключение эксперта является обязательной составляющей комплекса доказательств, формирование и всестороннее изучение которого необходимо для правильного и полного разрешения дела.
В таком случае, в чем же увидел проблему автор данной работы? Проблема эта состоит в том, что, по нашему мнению, в делах из нарушения патентных прав граница между объективным содержанием факта и правовой оценкой факта гораздо тоньше, чем в делах иных категорий. В то же время совершенно очевидно, что рассмотрение факта, если для этого требуются какие-либо специальные познания и если лица, участвующие в деле, ходатайствуют об этом, является компетенцией эксперта, а правовая оценка факта — предмет исключительной компетенции суда.
Между тем определения суда, имеющие своим содержанием назначение той или иной экспертизы по делу из нарушения исключительных прав, защищенных патентом, как правило, содержат вопросы типа: «Повторяет ли объект, используемый ответчиком, все существенные признаки промышленного образца, исключительные права на использование которого принадлежат истцу?», — или «Использован ли в устройстве, используемом ответчиком, каждый признак изобретения, включенный в независимый пункт формулы, или эквивалентный ему признак?». Очевидно, что ответы на эти вопросы, с одной стороны, конечно, требуют наличия у отвечающего специальных познаний, но с другой — носят не только и не столько технический (фактический) характер, сколько правовой. Ведь ответы на подобные вопросы полностью синонимичны по своему значению ответу на вопрос, нарушен патент или нет. Да, действительно, ответ на вопрос о нарушении патента является не единственным вопросом, на который должен ответить суд при рассмотрении дела о нарушении исключительных прав, защищенных патентом; суду еще надлежит решить вопрос о наличии оснований для выплаты компенсации и о ее размере и проч., и проч. Но, во-первых, ответ на вопрос о том, нарушен патент или нет, является определяющим для ответа на другие вопросы, которые могут возникнуть в ходе рассмотрения дела из нарушения патентных прав; во-вторых, как это ни удивительно, но истец в делах рассматриваемой категории часто ограничивается требованием о прекращении нарушения его исключительных прав; и, наконец, в-третьих, то обстоятельство, что круг вопросов, разрешаемых судом при рассмотрении патентных дел, не ограничивается вопросом о том, нарушен патент или нет, не может служить основанием для того, чтобы суд «поделился» своей компетенцией с экспертами.
Однако та презумпция, что «судьи знают право», а эксперты — «свидетели факта», в науке гражданского процесса является общепринятой и не представляет собой какого-либо откровения.20 Как мы только что выяснили, часто (а в патентных делах практически всегда) деление компетенции судьи и эксперта по признаку, носит ли ответ на тот или иной вопрос характер констатации факта или же правовой характер, не всегда очевидно, а значит, не всегда достаточно. В таком случае, каким же образом мы можем эффективно разделить компетенцию судьи и эксперта, особенно в том случае, когда ответ на стоящий вопрос, с одной стороны, требует специальных знаний, а с другой — носит правовой характер?
Проанализируем, что в этом отношении говорит процессуальная наука. Еще К. Анненков писал, что «эксперт анализирует, исследует факты, констатированные другими доказательствами, или факты, имеющиеся непосредственно перед ним; он рассматривает данное положение вещей или настоящее состояние предметов; во-вторых, <...> эксперт при надлежащем исследовании фактов оценивает их значение, делает из них выводы <...>, и, наконец, в-третьих, эксперт для своей работы должен иметь специальные сведения, на основании которых он только и может оценить значение фактов, сделать из них надлежащие выводы...».21 Ему вторит М. К. Треушников: «Экспертиза — научный, исследовательский путь к выводам о фактических обстоятельствах по делу, формулируемым в заключении экспертов».22
Таким образом, мы, возможно, подошли к самому главному критерию в разграничении компетенции судьи и эксперта в части права отвечать на вопросы, встающие в ходе рассмотрения любого дела. Думается, критерий этот состоит в следующем:
— если ответ на вопрос требует специальных познаний и при этом ответ может быть дан с помощью проведения объективных исследований, результаты которых, подчеркнем, можно измерить, взвесить и проч., то ответ на такой вопрос может быть дан и должен быть дан именно экспертом;
— если же ответ на вопрос может быть дан лишь в форме субъективной оценки представленных обстоятельств, и при этом такой ответ является принципиальным для дачи правовой оценки спорному правоотношению лиц, участвующих в процессе, то давать ответ на подобный вопрос может только суд.
Предвидим вопрос: каким же образом суд может ответить на вопрос, если для дачи ответа необходимы специальные познания в той или иной области, а судьи ныне существующей в России судебной системы такими познаниями в своем большинстве не обладают? В то же время мы, казалось бы, гарантированы от недобросовестности экспертов тем обстоятельством, что эксперты несут уголовную ответственность за дачу заведомо ложного заключения (ст. 307 УК РФ). Не породим ли мы описанным выше подходом к разграничению компетенций судьи и эксперта дополнительную неразбериху в решении и без того запутанных вопросов? Или мы должны создать целую систему судов узкой специализации? Попробуем ответить на возможное критическое замечание.
Во-первых, мы никоим образом не застрахованы от недобросовестности экспертов при ответе на вопросы, так как эти ответы могут быть даны только в форме субъективной оценки представленных обстоятельств, — ведь в рассматриваемых обстоятельствах доказать заведомую недобросовестность эксперта будет практически невозможно. Действительно, каким образом можно доказать необъективность эксперта при ответе на вопрос, если этот ответ изначально предполагает дачу субъективной оценки представленных фактов? Что касается вопросов, ответы на которые могут быть даны путем проведения объективных исследований и, например, сравнения результатов таких исследований с какими-либо стандартами, например, государственными, то, естественно, ответы на эти вопросы должны даваться именно экспертами. К сожалению, в делах из нарушения патентных прав далеко не на все вопросы могут быть получены ответы в виде результатов объективных исследований. И когда ситуация складывается таким образом, автор данной работы субъективному мнению эксперта, безусловно, предпочитает субъективное мнение судьи.
Во-вторых, и это, пожалуй, главное, мы ни в коем случае не настаиваем на том, что отвечать на вопросы, требующие специальных знаний, но своим ответом могущие иметь лишь субъективную оценку того или иного факта, должен судья, по общему правилу, не являющийся специалистом в той области, к которой относятся вопросы, ответы на которые составляют предмет спорного правоотношения. Просто-напросто для разрешения каждой из категорий дел, в ходе рассмотрения которых встают подобного рода вопросы, должны создаваться системы специализированных судов, в состав которых входят специалисты в соответствующих предметных областях, но такие специализированные суды должны создаваться только для разрешения дел, отвечающих описанному здесь признаку, поскольку излишнее дробление судебной системы, безусловно, нецелесообразно. Так, единственной категорией дел подобного рода, которая известна автору данной работы, являются дела из нарушения прав на использование объектов интеллектуальной собственности. Иными словами, решение и последней из поставленных в данной статье проблем автор работы видит в создании в России полноценной системы патентных судов. При этом, с одной стороны, патентный суд должен иметь возможность назначать экспертизу не только по ходатайству лиц, участвующих в деле, но по собственной инициативе; с другой — в процессуальных правилах патентного суда должно быть зафиксировано, что перед экспертом не может быть поставлен, например, вопрос о наличии в разработке изобретательского уровня. Ответы на подобные вопросы патентный суд должен давать самостоятельно. В то же время, думается, вполне допустим вопрос о техническом результате, достигаемом ответчиком с помощью данного устройства и признаках этого устройства, необходимых для достижения этого технического результата.
Наконец, отметим еще один встретившийся нам любопытный момент. Оказывается, как судьи, так и лица, участвующие в деле, иногда отождествляют наличие оснований для признания патента нарушенным с основаниями для признания за патентообладателем права на получение компенсации за нарушение его (патентообладателя) исключительных прав. Совершенно очевидно, что момент, с которого, если можно так выразиться, нарушение патента возможно в принципе, и момент, с которого такое нарушение становится виновным, т. е. у патентообладателя появляется право требовать выплаты компенсации за нарушение своих исключительных прав, не совпадают во времени. Первый момент, в соответствии со ст. 3 Патентного закона РФ, определяется датой приоритета изобретения, полезной модели или промышленного образца, а второй момент, в соответствии со ст. 22 указанного Закона, связан с датой публикации сведений о заявке на выдачу патента, датой публикации сведений о выдаче патента на полезную модель (промышленный образец), либо
|
