Политико-правовые споры вокруг идеи ¨совета¨ в тюдоро-стюартовский период /
Федоров, С. Е.
Политико-правовые споры вокруг идеи "совета" в
тюдоро-стюартовский период /С. Е. Федоров.
//Правоведение. -1996. - № 4. - С. 100 - 107
В статье рассказывается о системе политико-
административных учреждений Англии Средневековья и Нового
времени.
Библиогр. в подстрочных ссылках.
ВЕЛИКОБРИТАНИЯ - ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ - ИСТОРИЯ
ГОСУДАРСТВА - ИСТОРИЯ ПОЛИТИКИ - ПОЛИТИЧЕСКАЯ
СИСТЕМА - СТРАНЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ
Материал(ы):
Политико-правовые споры вокруг идеи «совета» в тюдоро-стюартовский период [Журнал "Правоведение"/1996/№ 4]
Федоров С.Е.
Играет музыка, появляется король, сопровождаемый приближенными дворянами и джентльменами. Он садится на трон. Виночерпий с согласия старшего из дворян подносит ему вино в стеклянном бокале. Король пренебрежительно отказывается от поднесенного напитка. В это время кто-то из толпы протягивает ему золотую чашу с вином, которую король охотно принимает, не подозревая, что в вино подмешан яд. Осушив чашу до дна, он падает навзничь и умирает. Этот эпизод завершает второй акт малоизвестной теперь пьесы, впервые показанной королеве Елизавете в январе 1562 г. , и представляет собой не что иное, как сценическую аллегорию концепции «совета» — центральной в политическом сознании современников. Обыкновенный стеклянный бокал, который не привлек своей простотой короля, — аллегорический атрибут всегда верного советника, дающего простые, но дельные рекомендации.1
Исследователи достаточно часто указывали на системообразующую функцию идеи «совета» применительно к политическим институтам тюдоровского и стюартовского общества. Однако они обращали мало внимания на то, что в прикладном значении данная идея стимулировала другой столь же важный процесс — конструирование своеобразной парадигмы, активного пространства стюартовского придворного и характерного для этого пространства поведения.2
Вся система политико-административых учреждений Англии была устроена так, чтобы монарх имел возможность держать совет по любым интересующим его вопросам. Придворные должны были представлять государю необходимые рекомендации и обеспечивать их разработку. Во времена Тюдоров или Стюартов придворные пользовались большими привилегиями, считая себя частью невидимой корпорации слуг короля. Ставя (главным образом — теоретически) общественное благо выше личного, придворный получал поддержку, и уже будучи «своим», он имел гарантии, что «свои» же о нем позаботятся. Интересующийся стюартовской эпохой читатель быстрее получит информацию о коррумпированности придворных слуг, нежели о том, что служило реальным стимулом их повседневного поведения.
Традиция позволяла управленческому аппарату манипулировать историческими пластами человеческой культуры и подчинять своим интересам не только массовое мнение, но и общество. Это, в частности, прекрасно подтверждается тем, как королевские слуги пытались интерпретировать функциональный смысл политико-правовой концепции «совета». Практика и теория, связанные с концепцией «совета», были решающими в политической традиции Англии раннего Нового времени. Идея «совета» обладала в социальном отношении огромной мобилизирующей функцией, позволяя современнику оценивать целесообразность своего поступка в соотнесении с идеей общего блага.
Начиная со времени публикации первых трактатов Джона Фортескью и заканчивая гражданскими войнами середины XVII в., английские интеллектуалы стремились связать позитивную общественную динамику с воплощением идеи «совета». Фрэнсис Бэкон, живший тогда, когда спекуляции вокруг этой идеи достигли логического завершения, почти пророчески подметил, что «сувернитет монарха скреплен узами брака с советом».3
Убеждение, что понятия «imperium» и «concilium» неразрывно связаны, провоцировало отношение к идее «совета» как порождающей общественную гармонию. Причинно-следственная связь, лежавшая в его основе, позволяла считать, что любые страсти и заблуждения монарха могут управляться и удаляться созидающим советом хороших, благородных советников. Идея «совета», таким образом, никогда не была политически нейтральной. Современники считали, что ее главная цель заключалась в создании благоприятного климата для работы основных институтов английского общества и воздействия на процесс политических решений.
Возникающее вследствие этого соперничество в сфере моральных и политических ценностей стимулировало процесс теоретических спекуляций на самом высоком уровне. С этой точки зрения политика, построенная на принципах «совета», была не чем иным, как политикой организации эффективного взаимодействия общественных и государственных институтов и систем. Нерешенным оставался лишь вопрос о том, какому из учреждений должно принадлежать первенство.
Поиск оптимального решения, заведомо обреченный на неудачу, заставлял современников прибегать к различным формам теоретических изысканий, компенсирующих недостаток практических альтернатив. Попытки эвристического выхода из проблемы провоцировали современников на создание специфического словаря рассуждений-компенсаций. Концептуально этот словарь истолковывается в смысле либо гуманистического, либо схоластического происхождения. Смысловые идиомы или формы заимствовались из различных временных и пространственных систем. Каждая из них обладала своим содержанием, порождая в сознании современника различные ожидания. Любая исследовательская попытка найти абсолютно адекватное или всеобщее истолкование оказывается в этой связи практически невозможной. Политический смысл каждой отдельной интерпретации был амбвалентен. Спектр причинно-следственных обоснований, сопровождаемый неоднозначностью трактовок, оказывается тягучим и лишенным единого целого, но был, видимо, удобен современникам.
Эта проблема оказывалась по большой мере незамеченной современниками, да и историки подчас не отдавали себе отсчета в том, что она нуждается в отдельном истолковании. Отчасти это объяснялось тем, что идея «совета» интерпретировалась как часть трансцендентного. Только в условиях политического кризиса 1640—1642 гг. ее статус был поставлен под сомнение в аргументациях деятелей парламентской оппозиции и ее прежний смысл трансформировался. Идеологический конфликт между королем и парламентом подвел известную черту в истории этой концепции как способной теоретически обосновать возможный консенсус в стране. Социально-культурно катаклизм середины XVII в., хотя и ретроспективно, однако высветил потерянный смысл данной идеи.
Раннестюартовский двор, несмотря на частичную реорганизацию и обновление, продолжал жить и мыслить по принципам, заложенным еще при Тюдорах. Шотландцы, приехав вместе с Яковом I к английскому двору, стремились вписаться в десятилетиями складывавшийся образ жизни, но подспудно усиливали интеллектуальный и социальный контекст тюдоровской традиции. Яковитская Англия продолжала оставаться по меньшей мере елизаветинской.
Теоретики стюартовского двора предпочитали скорее ссылаться на тюдоровские авторитеты, чем открыто высказывать свое мнение. Смысловая преемственность выступала средством интеллектуального и культурного выживания при дворе. До начала первых серьезных попыток Якова I реорганизовать придворную машину в столичной резиденции короля сложился определенный принцип или эстетика цитирования тюдоровских авторов, ведущее место среди которых занимали Т.Элиот, Д.Фортескью, Т.Смит. Их теоретический арсенал оказывался незаменимым.
Вопрос литературного вкуса был далеко не праздным для стюартовского придворного. Эстетические моменты играли в его повседневной жизни вполне определенную роль, несли идеологическую нагрузку. Непреложным историческим фактом является то, что им не принадлежало, были лорд-канцлер Томас Кромвель и его окружение. Если же король не примет к сведению рекомендации, то, полагали оппозиционеры, необходимо созвать Всеобщий совет, наделенный правом особой юрисдикции. Правители не должны руководствоваться советами заранее отобранных фаворитов, а им следует пользоваться рекомендациями тех людей, которые «считают интересы общества выше своей любви к своему правителю». Этими добродетельными людьми оппозиция считала «дворян, баронов и общины названного королевства». Она настаивала на том, что «свободному» парламенту необходимо собраться в Ноттингене или в Йорке, где Генрих VIII среди лордов своего королевства произнесет речь перед собравшимися и объявит о созыве новой Нижней палаты парламента, а новая палата и представит благородных избранников-альтруистов.12
Данный вариант рассуждений как нельзя лучше отражает инерпретацию «совета», корни которой уходят во времена правления Генриха III и Эдуарда II, когда бароны пытались превратить корону в подконтрольный им институт. Известно, что по Оксфордским провизиям (1258) восставшие бароны требовали создать специальный комитет 14-ти. Избранные в него дворяне должны были держать совет с королем, а также три раза в год встречаться с представителями баронов в парламенте для того, чтобы «обозревать королевство и обсуждать общие потребности короля и королевства».13
Утверждения и основная аргументация баронов были почерпнуты из договорной теории. Адаптированный англичанами вариант превращал короля и его первых сановников в субъектов общественного договора. Если одна из договаривающихся сторон нарушала оговоренные условия, договор мог быть пересмотрен или денонсирован. Магнаты надеялись на то, что право сдержит короля. Они играли решающую роль в законодательстве, поскольку значительная часть прав и свобод была связана с землей.14
С точки зрения гуманистов, вопрос о назначении чиновников был личным делом короля. Напротив, баронская интерпретация проблемы акцентировала внимание на том, что бароны являются «прирожденными» советниками короля, следовательно, любое назначение должно осуществляться с их согласия.
Суммарный эффект двух трактовок «совета» был связан со стимулированием позитивной связи с парламентом, работающем, скорее, в русле баронской идеологии, чем независимой институциональной практики. Историки-ревизионисты (Конрад Рассел и его последователи), изучающие историю этого представительного органа, полагают, что включение парламента в качестве составной части «контролирующей» системы связано с отношением к нему как к феодальному суду. «В своих парламентах король вершит свой суд», — писал автор Флеты. Согласно его мнению, парламент — это «политическая ассамблея», на заседаниях которой «раздраженные» бароны стремились усмирить вышедшего из-под контроля короля.15
Строго говоря, институциональное истолкование проблемы в рамках такой интерпретации вполне возможно, однако сам предмет этой дискуссии в действительности был гораздо сложнее. Вплоть до начала правления Генриха VIII земельные магнаты собирались для вершения политических дел в Magna concilia, или так называемый Большой совет, поэтому вожди оппозиции настаивали на том, чтобы практика была возобновлена, хотя и в несколько измененной форме. Они верили, что «реформа» общества должна быть основной функцией парламента.
Известно, что Генрих VIII выступил с защитой учрежденного порядка в напечатанном «Ответе», в котором попытался показать, что претензии к нему не обоснованны. Он писал о том, что в Тайном совете людей, «достойных по рождению и состоянию», сейчас больше, нежели в начале его правления. Однако Генрих VIII считал незыблемым право монарха самостоятельно выбирать себе советников, напоминая критикам об их обязанностях как подданых. Он пытался реабилитировать право «совета» выступать в качестве важнейшего исполнительного института королевства.
Проанализированные интепретации «совета», однако, не отражают существа проблемы. Современники по большей части пользовались традицией, произвольно смешивая составляющие ее компоненты. Кристофер Сент-Жермен длительное время обсуждал рукопись «Диалогов» Старки и первым использовал метод смысловых инреполяций. Таким же образом поступали и позднеелизаветинские и яковинские антикварии и комметаторы. Они из определенных соображений пытались ассимилировать основные идеи концепции «совета» для ограниченного, ответственного и (в аристократическом смысле) представительного управления. В последнем они стремились обосновать функции инстиуционального совета.16
Сент-Жермен отстаивал интерпретацию, которая была связана с идеей «Great standing council». Совет, по этому варианту, должен был избираться королем, но утверждаться парламентом. Его функции заключались в обеспечении короля должными советами в подготовке серии религиозных и социально-экономических реформ в период между сессиями парламента. Тождество между этим институтом и Тайным советом короля Сент-Жермен специально не истолковывал. В смысле специфических задач он наделял этот совет правом готовить соответствующие ордонансы и, если будет необходимо, следить за их исполнением. Его главная вспомогательная функция сводилась к контролю за статутной деятельностью парламента, что означало контроль над законодательной функцией последнего.17
Старки в «Диалогах» также касается идеи «совета». Проектируемый в венецианском аристократическом духе совет Старки наделяет авторитетом замещать парламент как таковой. Согласно его версии, совет должен состоять из четырех пэров, двух епископов, четырех судей и такого же числа мудрейших горожан Лондона, которые собираются, «чтобы представлять весь народ... следить за соблюдением свободы во всем королевстве вместе взятом... противодействовать любой тирании, которая может разными способами нависнуть над всем сообществом». Эти достойные во всех отношениях представители английского народа должны противостоять тому, чтобы король и его Тайный совет «не предпринимали ничего, что могло бы противоречить постановлениям его законов и доброй политике». Совету, по Старки, принадлежал авторитет объявлять о созыве парламента от своего имени.18
Предложения Старки, демонстрируют то, что может сделать человек, хорошо знакомый с европейской традицией и способный соединить ее с «баронскими приоритетами». Если бы «Диалоги» были напечатаны в свое время, то они дали бы прекрасную базу для развертывания теоретических притязаний по ограничению основных прерогатив монархии задолго до «19 предложений», обнародованных в 1642 г. В контексте идей о королевской супрематии это было равносильно контртеории.19
Согласно официальному роялистскому взгляду (впервые сформулированному в акте о суперматии), imperium и личность монарха были неразрывно связаны: одно вытекало из другого. В этом смысле парламент мог лишь декларировать то, что уже было свершившимся фактом, и не более.20
Мы уже упоминали утверждение Бэкона относительно незыблмемой связи между королевским сувернитетом и идеей совета. Начиная с «Ответа» Сент-Жермену и кончая «О законах церковной политики» Р. Гукера, эта связь анализировалась главным образом в контексте королевской супрематии. Нерешенным вопросом данной дискуссии было положение, связанное с отношением к роли парламента. Юристы общего права настаивали на том, что прерогативы короны регулируются положением общего права. На этом строилось утверждение, что королевская супрематия существует, поскольку существует парламент. Более того, король способен реализовать свое право, только находясь в парламенте. Последний правомочен толковать, что это право означает.
Под влиянием конфессионально-правовых интерпретаций «совета» королевская супрематия часто толковалась по аналогии с папской. Согласно такой точке зрения, папа был особым, первым лицом христианской церкви, обладавшим особыми правами и обязанностями. Он был ответствен перед остальными членами церкви через представляющий их интересы совет. В соединении с идеями Фортескью о «смешанной политии» эта трактовка давала интересный результат. Глава государства ограничивался в своих действиях собирающимися в парламенте представителями народа. Более того, государь был обязан решать вопросы, касающиеся церкви, на парламентских сессиях. Процесс правотворчества был возможен только в присутствии представителей народа. Согласно этой точке зрения, парламент — это преемник так называемого места для concilium.
Данная позиция не разделялась ни короной, ни представителями Тайного совета. Ее смысл и основное содержание были отработаны в течение многочисленных парламентских дебатов между 1560 и 1580 гг. по вопросам церкви, престолонаследия и судьбы Марии Стюарт. Эти дебаты были не случайны. Они явились прямым результатом давления со стороны протестантского большинства Тайного совета, озабоченного реформационной перспективой и пытающегося использовать общественное мнение, чтобы заставить Елизавету Тюдор принять те предложения по церковному устройству, которые она сначала отвергла. Мотивы Тайного совета были стратегическими по своей природе. В условиях нарастающей католической угрозы и притязаний Марии Стюарт на английский престол протестантская элита предпочитала выбирать ограниченную монархию.21
Известно, что позиция королевы в этом вопросе была предельно ясна. Она придерживалась точки зрения, что статус совета, собирающегося вокруг государя, значительно выше статуса парламента. Отстаивая собственное мнение, Елизавета прибегла к традиционной гуманистической аргументации. Она допускала возможность позитивного отношения к рекомендациям в вопросах короны и государства, пытаясь тем самым снять известную напряженность в отношениях с парламентом. Однако попытка изолировать при этом собственные прерогативы была для нее очень существенной. Хорошо начитанная Елизавета пользовалась распространенной калькой arcana imperii. В ней значилось, что королевская власть как таковая обязательно обладает неразгаданными «секретами» и что идея государства также покрыта таинством. В то же время она настаивала на передаче совещательной функции парламенту.
До начала правления Генриха VIII корона продолжала созывать Большой совет пэров королевства для обсуждения основных политических и дипломатических вопросов. После 1536 г. Большой совет уже не собирался. Его функции вобрал Тайный совет, став своеобразным средоточением государственных дел. Большой Королевский двор стал центром вершения политики. Однако убеждение в том, что магнаты должны консультировать корону и за пределами парламента, осталось.22
Королева Елизавета еще более утвердила эту практику, отвергнув притязания братьев Уинтропов на свободу слова в парламенте. Она считала, что главная функция парламента состоит в обеспечении королевы должным советом, а не в вольнодумстве. Возможность свободно выражать свои мысли в парламенте, настаивала она, никогда не основывалась на принципах amicitia, о которых писали и говорили елизаветинские придворные. Позиция Уинтропов в этой связи казалась ей достаточно странной. Питер Уинтоп переходил, по ее мнению, все допустимые пределы, когда писал о праве всех членов парламента держать совет с королевой либо в открытых прениях, либо биллем.
Анализ елизаветинских парламентов, представленный Томасом Смитом, специалисты считают «стандартным» для того времени. Соответствующая глава в его «De Republica Anglorum» рассматривает парламент с точки зрения законотворческой функции. «Каждый англичанин имеет возможность быть представленным там либо лично, либо через представителя или поверенного». Однако Томас Смит менее всего настаивал на совещательной роли парламента. Смит хотел видеть английский парламент и как «высокий суд» короля.23
Вопреки традиционной формуле, согласно которой пэры королевства должны были собираться в Вестминстере для Большого совета, природа и функции парламента толковались Смитом в смысле куриальных. Парламент выступал как законодательная машина в системе управления. Смит, в чем-то следуя автору Флеты, считал, что в парламенте «король... вершит свой суд».24
Согласно Смиту, парламент добровольно устанавливается королем. Право созывать и распускать парламент является частью королевской прерогативы. Если парламент служил не чем иным, как королевской курией, то это значит, что идея, лежащая в основе его учреждения, была строго феодальной, но не договорной, как настаивала оппозиция. Статус Парламента вырастал из чисто феодального по своей природе права господина вершить суд над своими вассалами.25
В рамках данного представления парламент трактовался как институт, реализующий обязанность вассала помогать господину в реализации его непосредственных государственных дел, но только в том случае, если эта помощь реально запрашивалась господином.
Смит, как известно, был цивилистом, а не юристом общего права. Он, естественно, в какой-то степени использовал приемы, отработанные юристами общего права, стремясь адаптировать идею совета для учения об ограниченном, но ответственном правлении.
Джон Гукер также был цивилистом. В известном трактате «Порядок и способ ведения парламента в Англии» он подчеркивал, что государь созывает парламент с целью получить, с одной стороны, «помощь и совет всего его королевства», с другой — творить законы. Гукер называет «весомые причины», по которым государь должен получать адекватный совет и помощь со стороны представителей королевства. Самой главной из них он считает обеспечение социального мира в стране.26
В 1604 г. лондонское общество антиквариев формально присоединилось к дебатам об историческом статусе английского парламента. Юристы общего права, парламентарии и сами антикварии цитировали «Способ ведения парламента», казалось, только для того, чтобы доказать, что и прошлое, и будущее идеи negotia regni связано исключительно с историей английского парламента. Определяя концептуальный базис для трактовки основной функции парламента, сэр Джон Додеридж писал: «...что касается природы парламента, то она заключается в том, что он одновременно — concilium и curia». Сэр Эдвард Кок продолжал: «Король Англии наделен различными советами, но один их них называется всеобщим советом, и это — Суд парламента».27
И юристы, и антикварии в своих рассуждениях стремились избегать употребления термина «negotia regni», используя в принципе нейтральное понятие «grandia regni» или в худшем случае — «всеобщее дело сообщества». Резонанс дискуссии был существенным. Употребление формулы «concilium» определенным образом усиливало риторику парламентских привилегий. Замечания Додериджа, что еще нигде не было более величественного «и столь свободного совета, чем тот, что в нашем парламенте», давали простор для множества интерпретаций. Даже осторожный Бэкон определял парламент как «великий совет короля, великий совет королевства, наставляющий Его Величество в тех весомых и сложных вещах, что заботят одинаково короля и королевство».28
Додеридж разделял взгляд, что принцип granda regni действовал в английском парламенте еще со времен правления Генриха I. Его коллега — Френсис Теит считал, что термина «парламент» не существовало до Эдуарда I. Привлекая герменевтический метод решения проблемы, он писал, что «основная функция государства издавать ордонансы и законы» четко определяется «в латинских толкованиях consilium, curia, parliamentum». Интерпретация Теита согласовалась с утверждениями Ульяма Ламбарда, который писал: «Всеобщая ассамблея в парламенте истолковывается в наших обычаях как Сommune Consilium Regni Angliae, т. е. Всеобщий Совет королевства Англия, собираемый королем с тем, чтобы держать совет по вопросам всего королевства». Вскоре, как известно, это станет почвой для рассуждений, что земельные ассамблеи, собиравшиеся еще во времена Вильгельма Завоевателя, где публика обсуждала общие проблемы войны и мира, были не чем иным, как прообразом будущего парламента.
Дебаты о природе политических институтов Англии усилились при ранних Стюартах. Даже утверждение, что Яков I пытался трактовать божественное право королей в духе абсолютизма, считалось тогда «немодным». Несмотря на два основополагающих трактата — «Истинный закон свободных монархий» и «Базиликон», Яков I (не позднее 1610 г.) стал придерживаться концепции о «смешанной политии, вершимой королем». Она, если и не повторяла утверждений юристов общего права, то, во всяком случае, была ближе выводам позднеелизаветинских политиков, чем тем концепциям, которые получили развитие позднее, в 1630-е годы.
Хотя Яков I и использовал аргументации, характерные для теократов в различном событийном и смысловом контекстах (особенно защите своих прерогатив как главы национальной церкви), политическая доктрина абсолютизма никогда серьезно не влияла на работу стюартовской администрации.
* Кандидат исторических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного университета.
1 Specimens of the Pre-Shakesperian Drama / Ed. by J.M. Manly. 2 v. New York, 1967. V. 2. P. 229.
2 Известно, что с конца X в. двор как самостоятельное звено государственно-административной системы очень часто трактовался как центр социального воспитания, сохраняющий преемственность куриально-придворных ценностей. Еще архиепископ Хинкмар Рейнский определял главную функцию двора, называя его «школой». Об этом подробнее см.: Scaglione A. Knights at Court. Courtliness, Chivalry and Courtesy from Ottonian Germany to the Italian Renaissanse. Berkeley, 1991. P. 169—186.
3 Bacon F. Essays. London,1978. P. 37.
4 The Book named the Governor. / Ed. by S. E. Lehmberg. London, 1975. P.
5 Brunt P. A. The Fall of the Roman Republic and the Related Essays. Oxford, 1988. P. 351—381; Parliament in Elizabethan England: John Hooker s (Order and Usage) / Ed. by V. Snow. New Haven, 1977. P. 117.
6 Sir John Fortescue. The Governance of England / Ed. by C. Palmer. Oxford, 1926. P. 149—150, 347—353.
7 Ibid. P. 145—149, 353.
8 Более подробно об этом см.: Revolution Reasserted: Revisions in the History of Tudor Governement and Administration / Ed. by C. Coleman, D. Starkey. Oxford, 1986; Reassesing the Henrican Age / Ed. by A. Fox, J. Guy. Oxford, 1986. P. 121—147.
9 Ibid. P. 137—145; Guy J. Tudor England. Oxford, 1988. P. 161—164, 272—275, 309—319, 456.
10 Guy J. Henry VIII and the Praemunire Manoeuvres of 1530—1531 // English Historical Review. 1982. № 97. P. 481—503.
11 Conrad F. W. The Problem of Councel Reconsidered: The Case of Sir Thomas Elyot // The Commonwealth of Tudor England / Ed. by T. Mayor, P. Fideler. London, 1992.
12 Morgan D.A. The House of Policy: The Political Role of the Late-Plantagenet Household, 1422—1485 // The English Court: From the Wars of Roses to the Civil War / Ed. by D. Starkey. London, 1987. P. 64—67.
13 Reassesing the Henrican Age...
14 Denholm-Young N. Documents of the Barons Wars // Denholm-Young N. Collected Papers. Cardif, 1969. P. 155—172.
15 Ullmann W. Principles of Government and Politics in the Middle Ages. London, 1966. P. 150—192.
16 Prestwich M. The Modus Tenendi Parliamentum / Parliamentary History. 1982. № 1. P. 221-225; Richardson H., Sayles G. The English Parliament in the Middle Ages. London, 1981. P. 138.
17 Richardson H. The English Parliament... P. 1—49.
18 Jewel H. The Value of Fleta as Evidence about Parliament // English Historical Review. 1992. № 107. P. 90; Holmes P. 1) The Great Council in the Reign of Henry VII // English Historical Review. 1986. № 101. P. 840—862; 2) The Last Tudor Great Council // Historical Journal. 1990. № 33. P. 1—22; Guy J. Tudor England... P. 321—323; State Papers during of Henry VIII. London, 1830. V. 1. P. 506—510.
19 Guy J. Chistopher St. German on Chancery and Statute / Selden Society. Supplement Series. 1985. V. 6. P. 127—130.
20 Mayer T. Thomas Starkey and the Commonweal: Humanists Politics and Religion in the Reign of Henry VIII. Cambridge, 1989. P. 132—133; Starkey T. A Diologue between Reginald Pole and Thomas Lupset / Ed. by K. Burton. London, 1948. P. 155—157, 164, 166.
21 Более детально о возможных последствиях см.: Mendle M. Dangerous Propositions: Mixed Government, the Estates of Realm, and the Making of the Answer to the Nineteenth Propositions. Tuscaloosa, 1985. P. 43; Федоров С.Е. Пуританизм и общество в стюартовской Англии. СПб., 1993.
22 Guy J. The «Imperial Crown» and Liberty of the Subject // Court, Country and Culture: Essays in Early Modem British Hisory in Honor of Perez Zagorin / Ed. by B. Kunze, D. Brautigam. Rochester, 1992. P. 65—87; Crane M.T. «Video et Taceo»: Elizabeth I and the Rhetoric of Council // Studies in English Literature. 1988. № 28. P. 1—15; Miller H. Henry VIII and the English Nobility. Oxford, 1988. P. 132 ff.
23 Craves M. Elizabethan Parliaments... P. 45; Loach J. Parliament under the Tudors. Oxford, 1991. P. 155; Craves M. The Management of the Elizabethan House of Commons: The Council’s (Men of Business) // Parliamentary History. 1983. № 2. P. 11—38; The Acts and Mouments of John Fox: 8 v. / Ed. by G. Townsen. London, 1943—1849. V. 6. P. 68.
24 De Republica Anglorum by Sir Thomas Smith / Ed. by M. Dewar. Cambridge, 1982. P. 78—85.
25 Ibid. P. 79.
26 Ibid. P. 88—89.
27 The Folger Library edition of the works of Richard Hooker: 5 v. Cambridge, 1977-1990. V. 3. P. 315 ff; A collection of curious discourses written by emintnt antiquaries upon several heads in our English antiquities / Ed. by T. Hearne. 2 v. London, 1771. V. 1. P. 281 ff.
28 The letters and life of Francis Bacon: 7 v. / Ed. by J. Spedding. London, 1861—1874. V. 6. P. 38.
