К проблеме права собственности. 

Скловский, К. И.

К проблеме права собственности.

//Правоведение. -1990. - № 1. - С. 40 - 45

Примечания приведены в подстрочных ссылках.

Библиогр. приведена в подстрочных ссылках.

ИМУЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ - ИМУЩЕСТВО - 

ОБЯЗАТЕЛЬСТВЕННОЕ ПРАВО - ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ -

ПРАВОВЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ - СОБСТВЕННОСТЬ - 

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ - ГРАЖДАНСКОЕ 

ПРАВО - ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ - ТЕОРИЯ ПРАВА 

Материал(ы):

К проблеме права собственности [Журнал "Правоведение"/1990/№ 1]

Скловский К.И.

Нет нужды доказывать, что вопросы права собственности вышли сейчас на первый план, приобрели особую актуальность. Одновременно обнаружилось, что многие традиционные подходы уже не способны удовлетворить практические нужды. Надо отдавать отчет и в том, что если правоведы будут упорно отстаивать безупречность имеющихся в наличии юридических конструкций, то разработка проблемы неизбежно перейдет в сферу экономических наук — это уже и происходит, — что отрицательно скажется на процессе законотворчества. Насущной задачей науки гражданского права стало создание новой теории права собственности. Здесь, видимо, не обойтись без разрыва с рядом традиционных представлений.

Исходным вопросом является, конечно, соотношение права собственности с базисом, производственными отношениями собственности. До сих пор широко распространено мнение, что каждый правовой институт имеет своим содержанием конкретную «часть» базиса. Например, считается, что право собственности опосредует экономические отношения собственности. Крайней формой этого догматически-механистического подхода является «параллельное» выделение в базисе тех же владения, пользования, распоряжения (обычно говорят — средствами производства). С таким вполне наивным «совпадением юридической формы и экономического содержания» приходится на каждом шагу сталкиваться и в юридической, и в экономической литературе. В глубину базиса привносится происходящее лишь на поверхности овеществление отношений: поскольку владение, пользование, распоряжение возможны вещами и только вещами, то и средства производства как предмет триады правомочий тем самым сводятся лишь к вещам, а их сущность при этом исчезает.

Обязательственному праву отводят другую «часть» базиса — отношения товарного обмена. Дальнейшее движение в данном направлении наталкивается, однако, на труднопреодолимые препятствия — вряд ли можно указать свои «участки» базиса для наследственного, семейного права и т. д. Даже возвращаясь к обязательствам, приходится поставить под сомнение наличие конкретного экономического содержания в безвозмездных договорах (дарение и др.). Хотя в последнее время ряды сторонников этого лишь по видимости материалистического подхода, при котором каждому правовому институту отводится свой строго очерченный «надел» базиса, заметно поредели, все же и теперь остается в ходу такое, например, определение права собственности, как «совокупности правовых норм, которые определяют, какие экономические отношения собственности являются собственностью в юридическом смысле»,1 и т. п.

Видимо, сегодня главной проблемой стало преодоление механистических и совершенно бесплодных представлений о точном зеркальном отражении в базисе правовых форм (или наоборот) и возникающей отсюда иллюзии прямого и простого воздействия на экономику волевым импульсом, идущим сверху. Именно желанием сохранить эту иллюзию и объясняется, как кажется, упорное сопротивление идеям товарности. Ведь признание товарно-денежных отношений — даже не в качестве сущности, а только формы, оболочки производства — приводит к необходимости считаться со свободой, автономией производителей. А это, в свою очередь, заставляет отказаться от глубоко укоренившейся привычки к приказу, администрированию. И здесь также начинать нужно с подхода к собственности.

Проблема собственности занимает громадное место в истории общественной мысли. Долгое время собственность традиционно воспринималась как более или менее терпимое зло, но рассматривалась как очевидность, данность. Ее происхождение оставалось скрытым.

Серьезную попытку преодолеть внеисторичность, умозрительность взглядов на собственность предпринял Д. Локк. Во-первых, он отделил как первичное и неразвитое владение от собственности, а во-вторых, само появление собственности связал со взаимодействием людей, точнее, — с необходимостью отгородиться от соседа, «установить границы своих территорий» и под давлением тесноты «путем договора и соглашения утвердить собственность».2 Хотя у Д. Локка собственность и возникает не сама по себе, а из совместной хозяйственной деятельности людей, в ее основе лежат не их связи, а их отчуждение, так что само их взаимодействие — случайно, точнее, это — и не взаимодействие, а отгораживание, т. е. только охрана, защита от посягательств. Отметим эти взгляды «классического выразителя правовых представлений буржуазного общества»,3 ибо они до сих пор составляют внешнюю канву права собственности. Для всякого кодекса, как отмечал Маркс, всегда остается простой случайностью взаимодействие собственников, заключение ими договора.4 Если оставаться на почве права, то вообще невозможно выйти за пределы этих представлений, имеющих дело со свободными, равными, независимыми собственниками, все связи (договоры) между которыми возникают исключительно по их взаимной воле.

Если Д. Локк прошел до конца путь объяснения права собственности из него самого, из рассудка (здесь, кстати, таится опасность хождения по кругу, вообще неизбежная для позитивизма, — ибо рассудок, в свою очередь, исходит из «факта собственности» как очевидной данности), то следующий шаг уже за пределы права в его иное (этим иным, как мы понимаем, является базис, а ближе всего к праву, к надстройке — его внешняя часть, оболочка — оборот) сделал Гегель. Уже в ранней работе «Система нравственности» он показал, что «собственность выступает в реальности через множество состоящих в обмене лиц как взаимно признающих друг друга».5 Эта идея была позже развита им в «Философии права»: «Лицо. . . относится к некоторому другому лицу, и оба притом обладают друг для друга наличным бытием именно лишь как собственники. Их в себе сущее тождество получает существование через переход собственности одного в собственность другого...».6 «...Опосредствование, заключающееся в том, что обладаю собственностью уже не только посредством вещи и моей субъективной воли, а также и посредством другой воли и, следовательно, в некоей общей воле, составляет сферу договора... Договор предполагает, что вступившие в него признают друг друга лицами и собственниками. .. момент признания в нем наперед уже содержится».7 Следовательно, у Гегеля право собственности (он берет собственность как волевое отношение единичных индивидов, т. е. как право, правовое отношение собственности) возникает в самом акте товарного обмена. Чтобы обменяться товарами, нужно признать друг друга собственниками, ведь иначе обмен по стоимости не может состояться. Право собственности и есть не что иное, как этот «момент признания», взаимное признание двух товаровладельцев суверенными собственниками своих товаров.

Приведенные суждения Гегеля получили дальнейшее развитие у Маркса: «Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжается этими вещами: таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно каждый из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта, может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников. Это юридическое отношение, формой которого является договор, — все равно закреплен ли он законом или нет, — есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение».8 Здесь совершенно определенно видно как выведение права собственности из акта товарного обмена, так и подчеркивание тождества права собственности и договора, наконец, показано несовпадение права собственности — договора с законом. Последнее позволяет понять, почему данная проблематика неразрешима на почве позитивизма.

Можно, по всей видимости, говорить об общем положительном отношении Маркса к приведенным выше высказываниям Гегеля о собственности (хотя в целом эта тема нуждается, конечно, в отдельном исследовании). Но Гегель берет собственность как волевое отношение, т. е. право собственности, ограничиваясь при этом анализом лежащих на поверхности, в достаточной мере очевидных связей, тогда когда Маркс поставил своей задачей проникновение в более глубокие зависимости, в базис. При этом впервые возникает проблема связи права собственности и базиса. Сформулировав вывод о ведущей роли материального производства, Маркс остановился перед «трудным вопросом»: «каким образом производственные отношения, как правовые отношения, вступают в неравное развитие. Следовательно, например, отношение римского частного права... к современному производству».9 Здесь Маркс оставляет этот вопрос без ответа. Если стоять на позициях возникновения права собственности — договора из акта товарного обмена, то вывод таков: поскольку при смене способа производства сохраняются товарные отношения, возможно и сохранение правовых форм, возникающих из товарного обмена.

Верно ли это предположение? Вновь к проблеме неравного развития К. Маркс возвращается в «Капитале»: «Пока при каждом акте обмена, взятом в отдельности, соблюдаются законы обмена, способ присвоения может претерпеть полный переворот, нисколько не затрагивая права собственности, соответствующего товарному производству».10 Из контекста видно, что Маркс не отождествляет капиталистическое производство с товарным, а напротив, противопоставляет их так, что товарное производство выступает как нечто внешнее, формальное, существующее на поверхности действительного способа присвоения. Если это прочтение верно, то отпадают препятствия для предположения, что возможность сохранения, переноса классического права собственности на новые производственные отношения (способ присвоения) объясняется здесь именно сохранением товарных отношений (товарного производства). Естественен вывод, что право собственности коренится именно в «акте обмена, взятом в отдельности». При этом было бы схематично-прямолинейным, по существу неверным выводить «право собственности, соответствующее товарному производству», из глубины базиса, в том числе из экономических отношений собственности. Хотя связь права как надстройки с основами базиса, конечно, существует, она, однако, настолько сложна, опосредована, что практически проследить ее вряд ли возможно, и, во всяком случае, прямой связи между отдельными правовыми нормами, институтами и глубинными базисными отношениями не обнаруживается.

Что касается собственности, то она не выступает непосредственно, а «выходит на поверхность через многослойную, иерархическую систему внешних форм», и, естественно, «люди, общественные организации не в состоянии непосредственно воздействовать на такие отношения».11 Значит, представление о том, что право собственности, в отличие от других институтов права, обладает чудесной способностью, игнорируя всю многоступенчатую иерархию производственных отношений, оказывать прямое воздействие на экономические отношения собственности — чрезвычайно упрощенное, прямолинейное. Правы, конечно, те юристы, которые утверждают, что ошибочно допускать прямое воздействие права собственности на базисные отношения собственности.12

Можно, следовательно, утверждать, что экономические отношения собственности не являются нам непосредственно — ни в правовой форме, ни тем более сами по себе, или (что то же самое) — право собственности не имеет своим непосредственным содержанием экономические отношения собственности.

В товарном обмене субъекты выступают как свободные и равные лица, поскольку иначе не может быть проявлена заложенная в товаре стоимость. Самый же акт обмена, переход товаров, присвоение чужого товара посредством отчуждения своего, делает необходимым взаимное признание обменивающихся лиц собственниками товаров.13 Так появляется право собственности (независимо от закрепления его законом). Именно в этом пункте возникает волевое отношение собственности, право собственности, здесь лица «признают друг друга собственниками, лицами, воля которых пронизывает их товары. Поэтому сюда прежде всего входит юридическое понятие лица и момент свободы...».14 Нужно особо подчеркнуть еще раз, что право собственности коренится именно в акте обмена, товарных отношениях, а не где-то глубже их (кстати, если глубже — то где именно?). Если «в глубине... равенство и свобода индивидов исчезают»,15 то это относится и к праву собственности. Вывод может, конечно, вызвать некоторое чувство неуверенности, тем не менее он неизбежно вытекает из самого отрицания прямой связи между экономическими и правовыми отношениями собственности. Вне отношений оборота такая связь «не прослеживается». Поэтому и право собственности, и возникшие вместе с ним в акте товарного обмена равенство, свобода, лицо и т. д. исчезают (и не могут не исчезнуть) в глубине базиса.

По логике исследования надо бы представить те конкретные обличья, модификации экономических отношений собственности, которые обнаруживаются «под» товарным оборотом, и затем следовать все глубже, до «ядра». Однако разрешить с ходу эту сложнейшую экономическую, философскую проблему было бы весьма самонадеянно. Вообще говоря, здесь существуют различные подходы. В интересующем нас плане можно в самых общих чертах предположить, что развертывание отношений собственности предстанет как процесс присвоения и отчуждения производящего индивида, как складывание и снятие форм социальной общности. Более детальное обсуждение выходит, естественно, далеко за рамки статьи. Ясно, однако, что развертывание, превращение базисных отношений собственности приводит к товарному обмену,16 и в этом плане приведенные выше суждения сохраняют силу.

Наши выводы в значительной мере восходят к Гегелю,17 что неизбежно усложняет изложение. Попробуем еще раз подытожить сказанное. Право собственности не имеет своим содержанием экономических отношений собственности — их связь не прямая, а многократно опосредованная. Непосредственно же право собственности возникает только в товарном обороте, в акте товарного обмена и является как взаимное признание товаровладельцами друг друга собственниками своих товаров; здесь же, в том же волевом акте, возникает договор, и можно, следовательно, говорить о тождестве права собственности и договора. Поскольку право собственности имеет своим источником не закон, а акт товарообмена, это право нельзя даровать или забрать по воле законодателя, хотя само по себе его законодательное признание, конечно, очень важно.

Из того факта, что право собственности возникает в акте товарного обмена, следуют различные выводы. С одной стороны, появляется возможность по-новому взглянуть на исторические судьбы права собственности, ибо товарные отношения не вечны. С этих позиций «классическое» право собственности18 (скорее не триада, которая все же имеет эмпирическое происхождение, а «полное» право — plenum jus) соответствует максимально развитым (тотальным) товарным отношениям. Различные же его модификации (и добуржуазные, и эпохи государственного монополизма) отражают различные степени ограничения товарности, конкретные типы товарного оборота и потому часто интерпретируются как неполное, неразвитое право собственности либо как его кризис и т. п. С другой стороны, отсутствие прямой связи права собственности с основами базиса позволяет объяснить тот факт, что возможны различные правовые формы собственности при однотипном экономическом строе, а также подтверждает суждения ученых, которые говорят о необходимости множественности форм общенародной собственности.

С тех же позиций решается и проблема исключительности права собственности. Появляющееся первым предположение о том, что в основе исключительности лежит естественная (или шире — хозяйственная) неделимость вещи и вытекающая отсюда неделимость владения, при ближайшем рассмотрении отбрасывается. Ведь владение как юридическое отношение — это проявление личности владеющего, его воли,19 т. е. лица, которое возникает в акте товарного обмена. Сами понятия «захвата», «завладения» имеют содержание, выводимое из «воззрений оборота».20 Значит, источник исключительности — в обороте, акте обмена. «Из самого акта обмена индивид, каждый из индивидов, рефлектирован в себя как исключительный и господствующий (определяющий) субъект обмена. Тем самым дана, стало быть, полная свобода индивида: добровольная сделка; отсутствие насилия с чьей-либо стороны; полагание себя как средства, или как обслуживающего, лишь в качестве средства для того, чтобы установить себя как самоцель, как господствующий и доминирующий фактор...».21 По-видимому, именно господство и доминирование обменивающегося индивида воплощены в исключительности права собственности: исключительность состоит в снятии препятствий к обмену товара как акту решающей воли (и поэтому проистекает не из неделимости вещи, а из неделимости воли индивида), коренится в самом акте обмена, и едва ли ее истоки можно найти за пределами его. Тем самым проясняется и природа кризисов исключительности, которые, следовательно, отражают значительное ограничение товарного оборота (различные формы расщепленной собственности, делегирования правомочий; одной из крайних форм потемнения исключительности является конструкция права оперативного управления). Поставленный вопрос прямо подводит нас к проблеме государственной собственности.

Если государство — собственник предприятия, то каков же статус самого государственного предприятия? Выше уже было показано, что товаровладелец, совершая акт товарного обмена, выступает перед контрагентом как собственник и, в свою очередь, признает собственником своего контрагента. Без взаимного признания обменивающихся лиц друг друга собственниками обмен просто не может состояться. Отсюда следует, что признав государственное предприятие товаровладельцем (а путь к этому признанию был не таким уж простым), мы признаем его и собственником тех товаров, с которыми оно вступает в обмен с другими лицами. Возникающее у предприятия в акте товарного обмена право собственности коренится не в законе, а в саком товарном обороте. Сейчас, однако, наступил момент, когда игнорирование этого положения законодательством стало серьезной помехой на пути развития экономики. Но для изменения законодательства необходимо четко уяснить имущественные взаимоотношения государства и государственного предприятия.

Предприятие как вещь, как вещественный субстрат принадлежит государству в лице Советов народных депутатов — от Верховного Совета до местных. В свою очередь, предприятие — собственник производимой им продукции, которая при современном разделении труда не может быть ничем иным, как товаром. И действительно, ведь в его продукции овеществлен труд всего коллектива предприятия, вот почему и вся полнота имущественных прав, т. е. право собственности, приурочивается именно к предприятию.22 Таким образом, мы имеем двух собственников: с одной стороны, государство, с другой — предприятие.

Эти выводы близки суждениям А. В. Бенедиктова, высказанным в его работе 1928 г., где признавалось «право собственности на уставное имущество за трестами как участниками товарного оборота».23 Острота вывода, однако, снижалась им, во-первых, сведением права собственности треста к отношениям с третьими лицами,24 а во-вторых, тезисом о том, что для отношений треста с государством вообще "не возникает... вопроса о том, кто собственник... имущества»25 (считалось, что это — неправовые отношения). Дальнейшее движение в отмеченном направлении было прервано, а впоследствии А. В. Венедиктов сформулировал теорию оперативного управления, исключающую какое-либо право собственности за предприятием.

В сложившейся сейчас ситуации нельзя считать случайным нарастание критики конструкции права оперативного управления. Наивно, однако, ожидать массовый отход правоведов от завоевавшей прочное место в науке и законодательстве концепции. И дело не только в психологии, которую вообще никогда нельзя игнорировать, но и в колоссальной инерции социальных процессов: новое никогда не учреждается вмиг, а должно доказывать свою жизнеспособность.

Самое важное, наконец, в том, что вся конструкция права оперативного управления отличается глубоко пронизывающим ее позитивизмом. Почти не утрируя, можно утверждать, что в каждый данный момент в содержание права оперативного управления входят те правомочия, которые закреплены за предприятием текущим законодательством (неизбежны, конечно, многочисленные противоречия, громоздкость, аморфность и другие «достоинства» позитивизма). Но именно поэтому право оперативного управления способно вместить в себя и новое, пусть в корне противоположное нынешнему, содержание. На это, между прочим, ссылаются его приверженцы.26

В дискуссиях о праве собственности невозможно, конечно, обойтись без наследия А. В. Бенедиктова. Известно, однако, что во второй половине 30-х годов по ряду причин А. В. Венедиктов пересмотрел свои воззрения (подробнее см.: Толстой Ю. К. Концепция А. В. Бенедиктова о праве собственности и современность // Правоведение. 1988. № 2. С. 15—16). В связи с этим неизбежны сопоставления и даже противопоставления его ранних и поздних работ. Упрекать же автора в непоследовательности было бы неуместно и свидетельствовало бы лишь о непонимании конкретных исторических обстоятельств жизни и творчества А. В. Бенедиктова.

В историческом контексте изменение взглядов А. В. Бенедиктова мы склонны расценивать как отказ от концепции права Е. Б. Пашуканиса и переход на позиции позитивизма, утвердившегося к 1938 г. Принимая во внимание тот богатейший научный арсенал, которым обладал А. В. Венедиктов, усиление влияния позитивизма в его последних работах и в теории оперативного управления не может не вызвать сожаления. Считая более верной концепцию Е. Б. Пашуканиса, мы сочувственнее относимся к работе А. В. Бенедиктова 1928 г.

Но раз подобная эластичность—лишь оборотная сторона сущностных черт права оперативного управления, среди которых и такие, как известная пассивность, формальность, преимущественно внешний, механический (без инструкции — ни шагу) способ регулирования, наконец, позволим себе заметить, искусственность (не случайно не только руководители, но и юристы-практики, хорошо понимающие, что такое собственность, с трудом излагают понятие оперативного управления), то возникает вопрос: не слишком ли дорогую цену мы должны заплатить за верность «старым добрым порядкам»?

Данная конструкция несет из времени своего зарождения и такое «родимое пятно», как нетерпимое, запретительное отношение к товарности, как и к имманентным ей свободе, равенству, автономии. Ведь при всех разногласиях в вопросе о сущности права оперативного управления всеми единодушно подчеркивалась его подчиненность праву государственной собственности. Это было необходимо для установления той практики постоянного администрирования, мелочной опеки, которая освящалась тезисом, что предприятие не может противопоставить стоящему над ним государству равного по силе права и поэтому должно подчиниться.

Вывод о том, что государство — собственник предприятия как вещи (т. е. основных средств), а предприятие — собственник своей продукции, предназначенной для продажи, делает ненужным использование конструкции оперативного управления. Адекватной правовой формой отношений государства-собственника и государственного предприятия становится аренда. Право собственности государства реализуется при этом в форме арендной платы. Всякие же основания для вмешательства в оперативную деятельность арендатора отпадают. Управление возможно только через налоги и кредит.

Важно, однако, чтобы договор аренды, как это вытекает из закона и из права, заключался именно с собственником предприятия, т. е. с государством в лице одного из Советов высшего, республиканского или местного уровня (в зависимости от подчиненности или, точнее, от принадлежности предприятия). Между тем до сих пор арендодателем выступает «вышестоящая хозяйственная организация»,27 т. е. орган ведомства. Но ведомство не является собственником предприятий, никакой ведомственной, отраслевой собственности у нас нет и никогда не будет. Поэтому вступление в отношения аренды с министерством (ведомством) либо входящими в него главками, другими «вышестоящими организациями» — юридический нонсенс. Этого быть не должно.

Всякая аренда государственных предприятий, а также земли и угодий должна оформляться как договор предприятия или иного лица с государством в лице соответствующего Совета народных депутатов (до разрешения острых вопросов о принадлежности объектов собственности центру, республикам, регионам, городам и т. д. необходимо найти компромиссную форму, но немедленно перейти от аренды у ведомства к аренде у государства).

Понятно, какое сопротивление встретят попытки перехода к такой, истинной аренде. Но без этого ни о какой перестройке отношений собственности говорить не приходится. Пока же существует извращенная ведомственная аренда, лишь укрепляются межведомственные барьеры, возрастают препятствия межотраслевой кооперации, усиливаются ведомственная автаркия, застой. Кроме того, из арендных отношений вытесняются многопрофильные, т. е. самые прогрессивные предприятия.

* Кандидат юридических наук, член Ставропольской краевой коллегии адвокатов. 

1 Цит. по: Суханов Е. А. Гражданское и хозяйственное право европейских социалистических стран — членов СЭВ. М., 1984. С. 90. 

2 Локк Д. Соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1988. С. 284, 288.

3 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 26, ч. I. С. 371.

4 См.: Там же. Т. 3. С. 64.

5 Гегель Г.-В.-Ф. Политические произведения. М., 1978. С. 300.

6 Гегель Г.-В.-Ф. Соч. Т. 7. М., 1934. С. 66 и сл.

7 Там же. С. 96.

8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 94. — На связь этого места «Капитала» с «Философией права» Гегеля обращалось уже внимание (см., напр.: Шкредов В. П. Метод исследования собственности в «Капитале» Маркса. М., 1973. С. 59).

9 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 736. 

10 Там же. Т. 23. С. 600.

11 Категории политической экономии социализма /Под ред. Г. Я. Кузнецова. М., 1986. С. 68, 77.

12 См., например, высказывания Ерши, Шаркоци, Клинкерта, приведенные Е А. Сухановым в указанной выше работе (с. 90 и др.).

13 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 94; Т. 46, ч. I. С. 184—195.

14 Там же. Т. 46, ч. I. С. 190.

15 Там же. С. 194.

16 Мы разделяем позиции тех ученых, которые полагают, что «товарность является неотъемлемой и существенной чертой социалистического производства» (Улыбин К. Товарно-денежные отношения: стереотипы мышления и новые реалии//Экономические науки. 1989. № 6. С. 83 и др.).

17 Такой путь исследования природы права собственности и вообще права не нов. В указанном направлении двигался и Е. Б. Пашуканис, основные выводы которого мы разделяем (Пашуканис Е. Б. Избранные произведения по общей теории права и государства. М., 1980). При обращении к наследию ученого нужно, однако, учитывать допускавшиеся им упрощения, впрочем, неизбежные в то время.

18 Представления о том, что до нас дошли практически без изменений «чеканные формулировки» права собственности из римского права, что сложившееся тогда определение унаследовано в том же виде в качестве классического, неточны. Однозначности понимания собственности в римском праве вообще не было (см., напр.: Смирин В. М. Римская «familia» и представления римлян о собственности// Быт и история в античности /Отв. ред. Г. С. Кнабе. М., 1988. С. 18—40). Что касается отождествления классического права собственности с абсолютным, то оно установилось не в Древнем Риме, а в Европе с XVI века (Кикоть В. А. Об основных тенденциях развития учения о праве собственности при государственно-монополистическом капитализме / Лазар Я. Собственность в буржуазной правовой теории. М., 1985. С. 9—10). Конечно, именно с XVI в. начинается бурное развитие товарных отношений в Европе. В товарных отношениях, следовательно, нужно искать источник священности, абсолютности права собственности.

19 Сальковский К. Основы системы и истории римского гражданского права. Киев, 1910. С, 214.

20 Римское частное право /Под ред. И. Б Новицкого и И. С. Перетерского. М., 1948. С. 176.

21 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. I. С. 191.

22 Вопрос о том, является ли коллектив только социально-экономическим субъектом или также и субъектом гражданского права, лицом — а во втором случае возникает чреватая коллизиями ситуация удвоения лица, — уводит далеко в сторону от предмета статьи.

23 Венедиктов А. В. Правовая природа государственных предприятий. Л., 1928. С. 104.

24 Венедиктов А. В. Указ. соч. С. 66.

25 Там же. С. 62.

26 Но и здесь, несмотря на всю его пассивность и аморфность, право оперативного управления не беспредельно. Так, если заключается договор аренды предприятия, то возникает ряд вопросов: 1. Зачем нужна аренда, если предприятие и как субъект права оперативного управления имеет уже права владения, пользования, распоряжения? 2. Куда поместить права владения и пользования, возникающие из аренды? Может быть, предприятие-арендатор становится дважды владельцем и дважды пользователем? Очевидно, эти отношения уже оперативным управлением не охватываются. Как, наконец, объяснить стремление предприятий отказаться от вещного и абсолютного (по мнению большинства исследователей) права оперативного управления и заменить его на гораздо менее полное по определению, относительное и обязательственное право нанимателя (арендатора)?

27 Аренда — Архимедов рычаг /Отв. ред. Д. В. Валовой. М., 1988. С. 133.