Эвикция :
Ровный, В. В. Эвикция :Проблемы конкуренции исков и права собственности. //Правоведение. -2000. - № 5. - С. 127 - 140
Библиогр. в подстрочных ссылках.
ЧАСТНОЕ ПРАВО - ВИНДИКАЦИЯ [ГРАЖД.ПРАВО] - ИСКИ - КОНКУРЕНЦИЯ - НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ СДЕЛОК - ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ - РЕСТИТУЦИЯ - ТЕОРИЯ ПРАВА Материал(ы): Эвикция : Проблемы конкуренции исков и права собственности. Ровный, В. В.
Эвикция: проблемы конкуренции исков и права собственности
В. В. Ровный[1]
В контексте существующей в цивилистике проблемы конкуренции исков, а также более частной проблемы защиты прав невладеющего собственника особое место принадлежит искам о признании сделки недействительной (ст. 166 ГК) и виндикации (ст. 301 ГК). Контрастность между данными способами защиты права, очевидная в первом приближении и позволяющая в соответствии с принятой классификацией исков различать их как иск о признании и иск о присуждении, относительна, ибо признанию недействительности сделки, не выступающему самоцелью, едва ли не всегда сопутствует требование о реституции, имеющее для заинтересованной стороны большую и непосредственную значимость. Это и предполагает необходимость установления правильного и взвешенного соотношения между иском о признании сделки недействительной и реституции (далее — иск о реституции) и виндикацией. «Нет сомнения, что можно отсудить чужую вещь: ибо имеется купля и продажа, но вещь может быть изъята у покупателя...», — учил Ульпиан (D.18.1.28). Изъятие (evictio) способны обеспечить и реституция, и виндикация, при этом в первом случае эвикция, подчиняясь последовательности «приобретатель -> неуправомоченный традент -> собственник», носит опосредованный характер, во втором — идет более коротким и прямым путем «приобретатель -> собственник». В условиях, когда сам институт эвикции не позволяет определить существо иска об отсуждении (см. ст. 192—194 ГК 1922г., ст. 250, 251 ГК 1964 г., ст. 461, 462 действующего ГК), известная неопределенность во взаимоотношениях реституции и виндикации, в свою очередь, не позволяет сомневаться в плодотворности и перспективности пристального осмысления и тщательной проработки данного вопроса.
Поводом для обсуждения проблемы конкуренции исков в рамках данной статьи стало также замечание проф. А. П. Сергеева, прозвучавшее в его рецензии на нашу последнюю монографию.[2] В качестве недостатка он указывает на отсутствие должного внимания на страницах рецензируемой работы к проблеме конкуренции между реституцией и виндикацией.[3] Поскольку данная работа, хотя и уделила проблеме конкуренции исков один из своих параграфов, все же имела несколько иные цели, собственную позицию на сей счет постараемся сформулировать в рамках настоящей статьи.
Наряду с традиционным и преимущественным признанием самостоятельности виндикации и реституции известны взгляды, отрицающие институт реституции как таковой. Еще около полувека назад основным последствием недействительной сделки признавалась конфискация ее результатов. Впрочем, как известно, это не мешало применять двустороннюю реституцию к незаконным сделкам, совершенным без сознательности, злостности и других подобных субъективных обстоятельств. Проф. Ю. К. Толстой отмечал в связи с этим, что если для применения конфискации нет оснований, требования о возврате исполненного являются виндикационными, кондикционными или деликтными.[4] Недавно подобный вывод прозвучал вновь. Было подчеркнуто, в частности, что реституция, будучи родовым, собирательным понятием и не обладая самостоятельностью, на самом деле всякий раз является виндикационным, кондикционным или другим охранительным правоотношением. Поэтому de lege ferenda было предложено или вообще отказаться от п. 2 ст. 167 ГК, или установить отсюда прямую отсылку к соответствующим правилам.[5]
Вместе с тем признание большинством авторов автономии реституции все же позволяет обратиться к вопросу о ее соотношении с виндикацией и к проблеме конкуренции с ней. Так, в 1993 г. проф.: Е. А. Суханов в связи с незаконным отчуждением публичным предприятием имущества признал за собственником возможность не только реституции недействительной сделки в пользу самого предприятия, но и виндикации отчужденной вещи в свою пользу.[6] Профессор В. В. Витрянский без каких-либо ограничений допускает возможность реституции недействительной сделки, если виндикация не может принести истцу желаемого эффекта, ссылаясь при этом на отсутствие в гражданском законодательстве какой-либо очередности в использовании способов защиты прав, на распространение принципа свободы осуществления гражданских прав (ст. 9 ГК), в том числе и на субъективное по своему характеру право на защиту, на неспособность недействительной сделки наделить добросовестного приобретателя титулом собственника и др.[7] Известный аргумент противников такого подхода — недопустимость подобного легковесного отношения к виндикации, в итоге выхолащивающего и умаляющего ее авторитет в угоду иска о реституции. Так, проф. А. П. Сергеев объясняет невозможность реституции недействительной сделки при невозможности виндицирования вещи тем, что с момента накопления юридического состава, состоящего из добросовестности, возмездности приобретения вещи и ее выбытия по воле собственника, приобретатель уже становится собственником, а вопрос о недействительности сделки, якобы, имеет значение лишь для отношений истца, не получившего удовлетворения по виндикации, с традентом в части определения меры ответственности последнего перед первым.[8] Логика подсказывает, что до тех пор, пока приобретатель вещи не признается сторонниками такого подхода собственником, истец (он же собственник), по всей видимости, не лишен права выбора между виндикацией и реституцией, и только с момента «накопления» юридического состава, препятствующего виндикации (п. 1 ст. 302 ГК), приобретатель становится собственником, что прямо связано с лишением теперь уже бывшего собственника права на признание сделки недействительной и на реституцию ее последствий.
Согласно мнению, бытующему в судах общей юрисдикции, отношения собственности, основанные на недействительной сделке, также признаются недействительными.[9] В то же время в п. 25 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ № 8 «О некоторых вопросах практики разрешения споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав»[10] от 25 февраля 1998 г., сказано, что «если по возмездному договору имущество приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать, собственник вправе обратиться с иском об истребовании имущества из незаконного владения лица, приобретшего это имущество», однако «если в такой ситуации собственником заявлен иск о признании недействительной сделки купли-продажи и возврате имущества, переданного покупателю, и при разрешении данного спора будет установлено, что покупатель отвечает требованиям, предъявляемым к добросовестному приобретателю (ст. 302 ГК), в удовлетворении исковых требований о возврате имущества должно быть отказано». Очевидно, что данная позиция в отличие от предыдущей, не мудрствуя лукаво и оставаясь в стороне от проблемы сохранения или изменения отношений собственности, равно как и всей совокупности обстоятельств, указанных в п. 1 ст. 302 ГК, не идет далее выяснения вопроса одной лишь добросовестности приобретателя. Отсюда, подходя буквально, можно предположить, что она не препятствует конкуренции между реституцией и виндикацией только при недобросовестности приобретателя и, напротив, исключает ее, если приобретатель отвечает требованиям добросовестности.
Между тем проблема конкуренции между реституцией и виндикацией даже более сложна, чем она может показаться на первый взгляд, ибо уже начальные попытки ее анализа легко обнажают ряд сопутствующих вопросов, лежащих в плоскости сделок и права собственности, которые в современном гражданском законодательстве либо не решены вовсе, либо решены не вполне определенно. Все это лишь усугубляет и без того неоднозначное отношение к конкуренции исков вообще и рассматриваемых исков в частности.
Оставляя в стороне более чем непростые вопросы самостоятельности или несамостоятельности реституции, а также ее обозримых перспектив, нельзя не заметить, что de lege lata ввиду отсутствия достаточных поводов для отрицания данного института (см. абз. 4 ст. 12, п. 2 ст. 167, п. 1 ст. 1103 ГК) виндикация вытекает из самого субъективного права собственности, а реституция — из недействительной сделки, поэтому первая имеет вещный характер, а вторая — обязательственный.[11] Признание самостоятельного статуса обоих способов защиты права, их расположение в разных разделах первой части ГК, очевидное отсутствие между ними обще-специальной подчиненности или какой-либо иной зависимости, по крайней мере, не предрешает вопроса о безусловной невозможности их конкуренции. Однако прежде чем говорить об обязательственной природе реституции, необходимо помнить о лежащем в ее основе более общем и универсальном факте признания сделки недействительной, который для оспоримых сделок требует судебной процедуры, а для ничтожных — решен a priori. Потенциальная возможность оспаривания любой недействительной сделки и исключает теоретический приоритет реституции над виндикацией, в противном случае всякий раз пришлось бы ограничиваться одной лишь констатацией факта недействительности сделки как самоцелью, не прибегая к применению более значимых последствий, вытекающих из этого факта.
Именно в самом делении сделок на ничтожные и оспоримые и лежит ключ к проблеме конкуренции между реституцией и виндикацией. Действительно, правила ст. 166 ГК позволяют не только положительно решить вопрос о такой конкуренции, но даже в целом обозначить ее абрис. Так, поскольку ничтожные сделки недействительны a priori и не требуют специальной процедуры признания их недействительными, которое иногда бывает необходимым (например, в притворных сделках — п. 2 ст. 170 ГК),[12] постольку и выяснять взаимоотношение здесь следует между иском о признании недействительной ничтожной сделки и (или) реституции, с одной стороны, и виндикацией, «немедленно обращенной» к последствиям недействительности ничтожной сделки — с другой. Напротив, признание недействительности оспоримых сделок — обязательный этап, предшествующий реституции, а потому при непременном условии предъявления иска о признании сделки недействительной взаимоотношение здесь следует выяснять между требованиями о реституции и о виндикации. Необходимо учитывать, что вопрос об оспоримых сделках могут поднимать лишь лица, указанные в ГК, а требование о применении последствий недействительности ничтожных сделок признается за любым заинтересованным лицом (п. 2 ст. 166 ГК). Следовательно, в первом случае это практически исключает невладеющего собственника из числа надлежащих истцов по искам о реституции, а также все вопросы о ней как о возможной альтернативе виндикации, во втором — не исключает этого, а значит, не исключает и самой постановки вопроса о соотношении и возможной конкуренции между реституцией и виндикацией. Таким образом, проблема рассматриваемой конкуренции, по всей видимости, тесно связана с характером недействительности сделки по отчуждению вещи и определяется ее конкретной гражданско-правовой квалификацией.
Хотя ничтожные и оспоримые сделки рассматриваются как две разновидности недействительных сделок (п. 1 ст. 166 ГК), оспоримая сделка — все же более действительная, чем недействительная. Это обусловлено тем, что ее недействительность определяется не объективным правом, а субъективным усмотрением конкретного потерпевшего (причем, поскольку сам потерпевший может не доказать обстоятельств, необходимых для признания ее недействительной, а доказанные им факты могут быть расценены судом как недостаточные, то и исход дела определяет здесь инициатива надлежащего истца совместно с положительным судебным решением). К тому же, за дифференциацией недействительных сделок на ничтожные и оспоримые скрываются вполне определенные функциональные различия, существующие между ними. Первые, в большей степени преследуя интересы публичного (общественного) порядка, реализуют характерную публично-правовую функцию (она весьма наглядно обнаруживает себя в антисоциальных, мнимых и притворных сделках — ст. 169, 170 ГК). Вторые, ориентированные на конкретных потерпевших или определенный круг заинтересованных лиц и зависимые от их частной инициативы, — частноправовую. Поскольку ничтожные и оспоримые сделки согласно ст. 168 ГК соотносятся как lex generalis и lex specialis, постольку и последовательная реализация этого располагает к оспоримости всех специальных составов недействительных сделок, в противном случае за отсутствием смысла в особом упоминании о них их следовало бы подразумевать в контексте общего правила ст. 168 ГК. Такая логика, предопределенная самой редакцией данной статьи, была бы вполне справедливой, когда бы ей не препятствовала ничтожность ряда специальных составов недействительных сделок (ст. 169—172 ГК). При этом если автономию ст. 169 ГК можно объяснить ссылкой на известные квалифицирующие ее признаки объекта и субъективной стороны и отличные от общего правила конфискационные последствия, целесообразность особого выделения других специально-ничтожных составов может потребовать более гонкой аргументации. И все же квалификацию сделки между неуправомоченным традентом и приобретателем всякий раз правильно начинать именно с последовательного исключения всех возможных специальных составов (lex specialis derogat generali). А так как одни из них сами по себе устанавливают ничтожность сделки между неуправомоченным традентом и приобретателем (ст. 169—172 ГК), то во всех остальных случаях ее ничтожность должна устанавливаться только после исключения специально-оспоримых составов (см., в частности, ст. 173-179 ГК). Такой «остаточный принцип», надо признать, не благоприятствует конкуренции между реституцией и виндикацией, так как при неприменимости специально-ничтожных составов не исключено, что признанию сделки ничтожной по ст. 168 ГК может воспрепятствовать очевидная и более предпочтительная ее оспоримость.
Проблематичность и острота квалификации недействительных сделок показательна на примере той же сделки по отчуждению краденой вещи, которая, на первый взгляд, одинаково справедливо может рассматриваться и как порочная по содержанию (ст. 168 ГК, т. е. ничтожная), и как совершенная обманным путем (ст. 179 ГК, т. е. оспоримая). Ее оспоримости весьма благоприятствует принцип добросовестности участников гражданского оборота (п. 3 ст. 10 ГК), презюмирующий, что независимо от формы присутствующего здесь обмана приобретатель, зная об истинных обстоятельствах дела, не пошел бы на заключение такой сделки. Говоря иначе, пытается ли продавец «оправдать» необычно низкую цену при сбыте краденой вещи или безмолвно сбывает ее по рыночной цене, это не меняет существа его обманных действий в отношении добросовестного приобретателя, который в противном случае рискует считаться недобросовестным со всеми вытекающими отсюда последствиями (п. 1 ст. 302 ГК). Несмотря на это, нельзя, однако, не заметить и другого: одно дело — фактический и действительно имеющий здесь место обман, совсем иное — частный случай обмана, дающий возможность обращения к ст. 179 ГК. Дело в том, что в ситуации со сбытом краденой вещи сделка не может и не должна состояться ни при каких обстоятельствах, независимо от существенности обмана и от того, как расценит его приобретатель, сам же обман здесь поглощается отрицательной природой всей совершаемой сделки. Напротив, в случае с обманом, о котором говорится в ст. 179 ГК, противоправным является сам обман, но не сделка в целом, а ее последствия могут быть лишь более или менее нежелательными (невыгодными) для конкретного потерпевшего, но не предосудительными с точки зрения права, с публичной точки зрения. Именно поскольку в рассматриваемой ситуации речь не идет о специальном случае обмана, нет оснований обращаться к принципу lex specialis derogat generali, а значит, и квалификацию следует проводить не по ст. 179 ГК, а по ст. 168 ГК.
В ответ на возможное замечание, что односторонняя реституция, предусмотренная в ст. 179 ГК, якобы лучше обеспечивает наказание обманщика, чем двусторонняя, предусмотренная в ст. 168 ГК, можно сослаться на существование ст. 169 ГК. Действительно, в условиях, когда отчуждение чужой вещи часто связано с публичными правонарушениями, использование состава антисоциальной сделки видится вовсе не таким уж бесполезным. Оба квалифицирующих его признака обычно очевидны: умышленное отчуждение чужого имущества явно противоречит конституционному и частноправовому началу неприкосновенности собственности (ст. 35, 64 Конституции РФ, п. 1 ст. 1 ГК), нарушая тем самым основы правопорядка; очевидно, страдают от подобных сделок и основы нравственности. При одинаковой вписываемости сделки в два специально-недействительных состава специально-ничтожный состав имеет теоретический приоритет и заслуживает предпочтение перед специально-оспоримым. Так, еще в 1960 г. проф. И. Б. Новицкий писал, что при совпадении двух оснований недействительности по ст. 30 и по ст. 32 ГК 1922 г. (соответственно ст. 169 и 179 действующего ГК) предпочтение следует отдавать «более сильному основанию», т. е. ст. 30 ГК 1922 г. К этому мнению позднее присоединился проф. В. П. Шахматов, заметивший также, что сделка, совершенная под влиянием обмана, насилия, угроз, исходящих от недееспособного или малолетнего, должна квалифицироваться по составу, посвященному недееспособному или малолетнему, а не по составу, предусматривающему карательные последствия[13] (отсюда видно, что силу основания определяют не сами последствия недействительной сделки, а момент, с которого она признается недействительной).
Таким образом, следуя букве закона, наличие в сделке признаков, позволяющих считать ее оспоримой, всякий раз будет обеспечивать приоритет ее условной недействительности (другими словами — условной действительности) над безусловной недействительностью (ничтожностью). При этом лицо, утратившее владение своей вещью, имеет право на ее самостоятельное оспаривание лишь в тех случаях, когда оно может быть признано надлежащим истцом. Во всех остальных случаях ему остается лишь рассчитывать на помощь надлежащих истцов, которые, инициировав в рамках сокращенного срока исковой давности спор о недействительности сделки (п. 2 ст. 181 ГК), по крайней мере, сами могут не остаться в накладе, вернув назад продажную цену вещи; самому же лицу, утратившему владение вещью, теоретически проще вернуть вещь от традента, менее защищенного от иска в сравнении с приобретателем. Впрочем, приобретатель, узнавший о неуправомоченности традента позднее, может постараться сохранить заключенную сделку, зная о невозможности виндицирования переданной по ней вещи при наличии известных условий, а также используя свое монопольное право на ее оспаривание. В такой ситуации, полагаем, со стороны лица, восстанавливающего свое владение, вовсе не исключены требования к надлежащим истцам на предмет злоупотребления ими соответствующим монопольным правом. Речь при этом может идти о злоупотреблении в так называемых «иных формах», которые относятся как к «действиям», так и к «намерениям» (отсюда объективная сторона злоупотребления правом может быть в виде действия или бездействия, а субъективная — в виде исключительного или неисключительного намерения причинить вред — абз. 1 п. 1 ст. 10 ГК).
Допущению конкуренции между реституцией и виндикацией заметно благоприятствует известный тезис о многообразии последствий недействительных сделок, перечень которых якобы не укладывается в специально отведенные для этого законодательные рамки (§ 2 гл. 9 ГК). Так, проф. Ю. К. Толстой еще в 1955 г. признал одним из последствий недействительности сделки виндикацию отчужденной по ней вещи,[14] в то же время логичное продолжение этой мысли при существовавших тогда (и отсутствующих ныне) правилах ст. 183 ГК 1922 г. позволяло признать в качестве такого последствия и новацию собственнических отношений. Это позволяет перевести проблему конкуренции рассматриваемых исков из плоскости недействительных сделок в плоскость вещного права и обратиться к вопросу о правовом статусе добросовестного приобретателя чужой вещи.
Во всех случаях, когда сделка неуправомоченного традента с приобретателем будет ничтожной, приобретатель не становится собственником полученной вещи, ибо собственником здесь всякий раз будет оставаться лицо, утратившее владение и теперь ищущее защиту своего права собственности. Однако если такая сделка будет признана оспоримой, то до тех пор, пока она не будет надлежаще оспорена в судебном порядке, ее придется считать действительной, а право собственности — перешедшим к приобретателю. Хотя такое замечание и пользуется некоторой поддержкой п. 1 ст. 183 ГК, оно в то же время наталкивается на два серьезных препятствия. Во-первых, у традента, способного, как известно, передать не больше прав, чем он имеет сам (пето plus juris ad alienum transferrepotest, quam ipso habet), нет и никогда не было ни такого права, ни необходимых полномочий, предоставленных собственником. Во-вторых, признание приобретателя собственником с момента передачи ему вещи (traditio)[15] неизбежно поставит под вопрос статус лица, утратившего владение своей вещью, которое, по всей видимости, уже не может считаться собственником, а потому должно утрачивать и право на виндикацию (ст. 301, 305 ГК). Однако поскольку едва ли не всегда у него нет и права на реституцию такой — оспоримой — сделки, получается, что он вообще оказывается неспособным к возврату вещи и к восстановлению права собственности. При этом возможность обратиться к неуправомоченному траденту с иском о возмещении убытков, может не быть эффективной ввиду частых проблем, возникающих с самим установлением и (или) розыском такого ответчика.
Обращение к зарубежному опыту регулирования так называемых передач а поп domino позволяет констатировать отсутствие какого-либо единого на этот счет решения. Более того, данная проблема по праву считается одной из наиболее важных в вопросах перехода права собственности на движимое имущество. В соответствии с канонами римской частноправовой доктрины при коллизии между правами собственника и приобретателя безусловный приоритет признавался за правом собственника. «Не относится к делу вопрос о том, по какой причине он владеет, — учил Ульпиан, — когда я доказал, что вещь моя, то владельцу будет необходимо отдать вещь, если он не противопоставит какой-либо эксцепции» (D.6.1.9). Такой подход, исключающий вопрос о какой-либо смене собственника, позволял добросовестному приобретателю становиться собственником лишь по давности владения (usucapio). «Мы можем приобретать по давности даже те вещи, которые были нам переданы несобственником... лишь бы мы получали их в доброй совести, считая, что тот, кто передает, является собственником. Считается, что это принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей вещи интервала в год или два — времени, которое предоставлено владельцу для приобретения по давности» (Gai. Inst. 2, 43; 2, 44). Германское право, признающее по общему правилу презумпцию права собственности за каждым владельцем движимой вещи, решает этот вопрос с точки зрения добросовестности приобретателя и характера выбытия имущества от прежнего владельца. Так, недобросовестность приобретения вещи безусловно препятствует возникновению права собственности на стороне приобретателя и предполагает удовлетворение виндикационного иска. То же имеет место при выбытии вещи от собственника против его воли. Однако во всех случаях, если движимая вещь не была украдена у собственника, потеряна или иным образом утрачена им, ее отчуждение посредством traditio (в том числе, если приобретатель уже владеет ею) переносит на добросовестного приобретателя право собственности независимо от фигуры традента, а вместе с этим и не предполагает виндикацию (§ 932—935, 1006, 1007 Германского гражданского уложения). Надо признать, что подобного направления, хотя и с известными особенностями, традиционно придерживается отечественная правовая доктрина (ст. 60 ГК 1922 г., 152 ГК 1964 г., 302 ГК 1994 г.).
Несмотря на то что современный российский законодатель не дает прямых поводов для рассмотрения неудовлетворительной виндикации в качестве основания приобретения и утраты права собственности, он в то же время говорит о ничтожности недействительной сделки и о двусторонней реституции ее последствий только как об общих правилах, действующих, если иные последствия не предусмотрены законом (п. 2 ст. 167, ст. 168 ГК). Не секрет, что юридический состав, препятствующий виндикации (п. 1 ст. 302 ГК), в отечественной литературе преимущественно и традиционно считается основанием прекращения права собственности у невладеющего собственника и его возникновения у приобретателя вещи.[16] Это опирается на известную в прошлом норму, закреплявшую, что если в обход общего правила имущество отчуждено несобственником, покупатель приобретает на него право собственности, если собственник не вправе его виндицировать (ст. 183 ист. 59, 60 ГК 1922 г.). Возможность приобретения права собственности при неуправомоченности отчуждателя прямо закреплена в упомянутых правилах §932-934 ГГУ, эту же мысль проводит ст. 2-403 ЕТК США, закрепляющая, что «лицо, обладающее оспоримым титулом, может передать полноценный титул добросовестному приобретателю». Все это можно попытаться объяснить стремлением к упрощению гражданского оборота, достижению большего динамизма в совершаемых сделках, когда приобретатель всякий раз был бы менее обременен при проверке титула традента, а собственник, напротив, проявлял бы максимальную заботу о своем имуществе и внимание в отношении лиц, которым он его доверяет.
В самом деле, преимущество немецкого и отечественного подхода над классическим римским обеспечивается побуждением собственника лучшим образом заботиться о своих правах.[17] Однако если в немецком праве стимул к заботе об имуществе и признание в известных случаях приоритета прав приобретателя предрешают вопрос о наделении последнего титулом собственника, в отечественном гражданском праве за отсутствием аналогов § 932—934 ГГУ данный вопрос остается открытым. Интереса ради, нельзя не заметить, что возникновение права собственности из не вполне положительных действий российский законодатель иногда признает прямо (абз. 2 п. 1 ст. 220, п. 3 ст. 222 ГК), явно воздерживаясь от этого в рассматриваемом случае. В то же время основаниям приобретения и прекращения права собственности сегодня посвящены одноименные гл. 14, 15 ГК, тогда как ст. 302 ГК с точки зрения ее формального расположения и функционального предназначения (гл. 20 ГК — «Защита права собственности и других вещных прав») едва ли может претендовать на решение каких-либо иных вопросов, кроме защиты вещных прав. Наконец, нельзя не согласиться и с замечанием о том, что правило п. 1 ст. 302 ГК посвящено не столько решению материального вопроса сохранения или новации отношений собственности, сколько процессуальному вопросу удовлетворения или неудовлетворения виндикации,[18] а решение одного вовсе не предрешает решения другого. Все это в совокупности не дает достаточных оснований полагать, что в правилах п. 1 ст. 302 ГК содержится самостоятельный способ приобретения и прекращения права собственности.
В развитие данной мысли представляется, что решение вопроса о праве собственности и определении фигуры собственника необходимо начинать не с обращения к результатам виндикации, а с более значимого вопроса квалификации недействительной сделки, обусловившей передачу вещи. Так, при оспоримости сделки между неуправомоченным традентом и приобретателем переход права собственности придется признать состоявшимся. Причем сделать это придется хотя бы ценой создания неопределенности в статусе теперь уже бывшего собственника, утрачивающего вместе с титулом собственника и право на виндикацию, а также того явного дополнения, которое п. 1 ст. 302 ГК неизбежно привнесет в закрытый круг оснований принудительного изъятия права собственности (см. п. 2 ст. 235 ГК), не допускающий его расширения даже другим законом.[19] Основанием приобретения права собственности в данном случае будет соответствующая сделка, не оспоренная в судебном порядке, тогда как о виндикации из-за смены собственника, устраняющей ее теоретическую применимость, здесь вообще говорить не приходится.
Иное дело — ничтожные сделки, где отношения собственности не претерпевают изменения, а право собственности всегда сохраняется за лицом, утратившим владение вещью. В тех случаях, когда ни при помощи виндикации, ни при помощи реституции собственник почему-либо не восстанавливает утраченное владение, добросовестный приобретатель может рассчитывать на приобретение титула собственника лишь по давности владения (ст. 234 ГК). Кстати, отсутствие института приобретательной давности в прежнем законодательстве в угоду презумпции государственной собственности на любое спорное имущество и неограниченной виндикации государственного имущества весьма располагало к тому, чтобы рассматривать неудовлетворительную виндикацию особым способом приобретения и утраты права собственности, создавая к тому же частую неопределенность в статусе задавненного имущества (когда государство не знало о его существовании либо, не проявляя интереса, не претендовало на него). Впрочем, с известными преференциями в отношении публичных субъектов связан и сам институт приобретательной давности. Так, приобретательная давность применима к недвижимости, только если в более короткий срок она по суду не поступит в муниципальную собственность как бесхозяйная вещь (п. 3 ст. 225 ГК), иногда же ввиду явного приоритета публичного блага применение данного института вообще исключается (п. 2 ст. 228, абз. 2 п. 1 ст. 231 ГК). В то же время признание за приобретательной давностью резервной функции ввиду установления «остаточного» принципа ее действия (п. 2 ст. 225 ГК) направлено на устранение многих важных пробелов в регулировании отношений собственности, а возможность и необходимость применения ст. 234 ГК к добросовестному приобретателю чужой вещи, сохранившему в силу тех или иных причин ее у себя, позволяет признать его собственником не ранее истечения соответствующего давностного срока.
Если бы движимая вещь не имела собственника или последний не был известен, или отказался от права собственности на эту вещь (п. 1 ст. 225 ГК), она могла бы поступить в собственность заинтересованного лица путем occupatio ipso jure (абз. 1 п. 2 ст. 226, 228, 231, 233 ГК) либо по суду (абз. 2 п. 2 ст. 226 ГК). Однако поскольку в российской цивилистике нет аналога § 932-934 ГГУ, да и сама ситуация с неудовлетворительной виндикацией расходится с диспозицией п. 1 ст. 225 ГК, в случаях с ничтожными сделками это предполагает прямое обращение к институту приобретательной давности. На протяжении всего срока последней приобретатель вещи (далее для краткости и контраста — узукапиент) не приобретает титула собственника, сам же собственник сохраняет nudum jus («голое право»). Приобретательная давность начинает течь не ранее истечения срока исковой давности по виндикационному иску (п. 4 ст. 234 ГК), а потому начало ее исчисления следует приурочить к истечению общего срока исковой давности в соответствии со ст. 196 ГК (если истец не использовал виндикацию) или к отказу собственнику в удовлетворении его виндикационного иска (если виндикация оказалась безуспешной). Впрочем, учитывая разный срок исковой давности, установленный для реституции ничтожных сделок и виндикации (п. 1 ст. 181, ст. 196 ГК), о конкуренции этих исков корректно говорить постольку, поскольку получение удовлетворения одинаково возможно как по тому, так и по другому иску (понятно, что за рамками меньшего срока исковой давности, предусмотренного для виндикации, весьма велик риск не получить удовлетворения, а потому истцу нет смысла идти по пути, грозящему неудачей). В то же время, если право собственности по давности владения возникает позднее истечения специального срока исковой давности, предусмотренного для последствий ничтожных сделок (при отчуждении недвижимых вещей), истечение последнего срока влечет для невладеющего собственника практическую невозможность эвикции вещи. Если же срок давностного владения истекает раньше истечения специального срока исковой давности, установленного для последствий ничтожных сделок (при отчуждении движимых вещей), возникновение у приобретателя права собственности не исключает последующую эвикцию вещи при помощи реституции на протяжении всего оставшегося срока исковой давности по соответствующему требованию.
Параллельное обращение к институтам приобретательной давности и виндикации не позволяет обойти стороной проблему самой добросовестности, сформулированной в ст. 234 и 302 ГК. Представляется, что в рамках различных правовых конструкций данный оценочный признак вовсе не обязан пониматься одинаково. Так, в рамках ст. 302 ГК недобросовестность приобретателя обусловливают его умысел и грубая неосторожность (т. е. отсутствие необходимой осмотрительности),[20] а его явная и презюмируемая добросовестность не исключается даже присутствием в действиях легкой неосторожности («признание приобретателя недобросовестным за одну простую неосмотрительность было бы несовместимо с чувством уважения к своим согражданам...»[21]). Добросовестность узукапиента, напротив, должна рассматриваться более широко (соответственно в противовес недобросовестности) и исключаться лишь умыслом. Вовсе не случайно, что проф. Ю. К. Толстой изначально вообще отрицал добросовестность как необходимый реквизит приобретательной давности, считая возможным ее распространение как на добросовестных, так и на недобросовестных приобретателей, если последние не приобрели имущества преступным путем (при этом для дифференциации тех и других предлагалось установить давностный срок соответственно в 5 и 10 лет).[22] Сегодня проф. Е. А. Суханов верно отмечает, что узукапиент не должен быть лицом, умышленно завладевшим имуществом помимо воли его собственника.[23]
Следует признать, таким образом, что добросовестность узукапиента (ст. 234 ГК) существует в более широких границах, чем добросовестность приобретателя по сделке (ст. 302 ГК). Добросовестность узукапиента может быть либо доказана в виндикационном процессе, либо презюмироваться, когда истец не прибег к виндикации (однако в целях большей гарантии интересов истца-собственника срок приобретательной давности здесь увеличивается на срок исковой давности по виндикации — п. 4 ст. 234 ГК). Даже если добросовестному приобретателю вещи в ходе (после) виндикационного процесса становится известным о беститульности своего владения, это не может стать поводом для его перевода из категории добросовестных приобретателей в разряд недобросовестных узукапиентов. В самом деле, добросовестный приобретатель после удачно сложившегося для него винди-кационного процесса едва ли может не знать об отсутствии у него титула собственника, как и об обстоятельствах, воспрепятствовавших эвикции. Строго говоря, и если быть последовательным, такое лицо нужно было бы признавать недобросовестным, однако поскольку подобная его недобросовестность производна от первоначальной добросовестности на этапе приобретения вещи, она ему «не вредит» (так, если невладеющий собственник не прибегает к виндикации, узукапиент продолжает оставаться не осведомленным о подлинных обстоятельствах приобретения вещи).[24] Словом, препятствий для обращения в такой ситуации к ст. 234 ГК при наличии прочих достаточных предпосылок нет. При этом налицо некий очевидный процесс «трансформации» добросовестности по направлению расширения ее рамок.
Все отмеченное в полной мере относится и к тем случаям, когда виндикационный процесс вопреки правилу п. 2 ст. 302 ГК выигрывает безвозмездный приобретатель (в частности, из-за пропуска истцом срока исковой давности). Невладеющий собственник, остающийся таковым здесь также может попытаться защитить свое право иском о реституции, используя преимущество более длительного срока исковой давности (п. 1 ст. 181 ГК). Более неоднозначной будет ситуация, когда из-за пропуска исковой давности виндикационный процесс может выиграть недобросовестный приобретатель.
Представляется, что в такой ситуации различный подход необходим к умышленным и неумышленным приобретателям — т. е. к тем, которые знали, и тем, которые только должны были знать о приобретении вещи от неуправомоченного традента. Если первые ни при каких обстоятельствах не вправе претендовать на usucapio, вторые, выиграв виндикационный процесс, думается, могут претендовать на это. В такой ситуации собственник может попытаться использовать иск о реституции с большим сроком исковой давности. Если же вещь будет находиться у первоначального недобросовестного приобретателя (похитителя), не совершившего какую-либо сделку, к которой можно было бы применить реституцию, очевидный пробел в гражданском праве, нормы которого бессильны помочь собственнику, могут восполнить правила, посвященные судьбе вещественных доказательств в уголовном процессе. Известно, что похищенное имущество — объект преступных действий, а потому потенциальное вещественное доказательство (ст. 83 УПК) — может быть выдано законному владельцу (т. е. собственнику), если нет приговора о конфискации данного имущества как нажитого преступным путем, а также если нет спора о его принадлежности (п. 4 ст. 86 УПК). Поскольку о каком-либо споре между невладеющим собственником вещи и похитителем в уголовном процессе говорить не приходится, собственнику остается лишь позаботиться о приобщении вещи в качестве вещественного доказательства и обозначении своего титула, с тем чтобы исключить применение судом санкции в виде ее конфискации, а также ее обращение в собственность государства ввиду неустановления собственника. Допускаемая конкуренция между реституцией и виндикацией в случаях совершения ничтожных сделок в известной мере уменьшает возможности института приобретательной давности, так как добросовестный приобретатель, выигравший виндикационный процесс, может не стать собственником уже потому, что следующий за этим процесс о реституции может не быть столь же успешным. Отсюда можно предположить, что конкуренция рассматриваемых исков якобы необоснованно подрывает авторитет приобретательной давности. Такому выводу поспешим возразить следующим. Во-первых, приобретательная давность выполняет сугубо резервную функцию и применяется по остаточному принципу в отношении любых видов имущества (п. 2, 3 ст. 225 ГК), а ее резервный статус никак не пострадает от допускаемой конкуренции исков, а также от того, что иск о реституции, «страхующий» виндикацию, может в отличие от последней оказаться выигрышным. К тому же известны случаи, вообще исключающие обращение к приобретательной давности (абз. 1 п. 2 ст. 226, п. 2 ст. 228, абз. 2 п. 1 ст. 231 ГК). Во-вторых, возможность и целесообразность предъявления иска о реституции с точки зрения его эффективности может быть весьма сомнительной. Так, реституции могут препятствовать те или иные процессуальные сложности, однако даже если реституция состоится, она может не принести собственнику реального эффекта уже потому, что следующим за реституцией шагом для собственника может быть спор с неуправомоченным традентом. Словом, поскольку окончательное восстановление status quo через реституцию может оказаться не более легким делом, чем виндикация, постольку и нет никаких оснований рассматривать иск о реституции как панацею от всех бед для лица, утратившего владение вещью, и как губительное средство для ее добросовестного приобретателя.
Из проведенного догматического осмысления действующего гражданского законодательства можно сделать следующие общие выводы.
1. Очевидная самостоятельность реституции определяет актуальность проблемы ее соотношения и конкуренции с виндикацией, при этом сам ГК, дифференцируя недействительные сделки на ничтожные и оспоримые, позволяет обозначить границы такой конкуренции.
2. Конкуренция между реституцией и виндикацией ограничивается кругом ничтожных сделок, в результате совершения которых теоретические возможности предъявления и удовлетворения виндикационного иска и иска о реституции одинаково равны. Ничтожность сделки исключает какие-либо вопросы о смене собственника, однако, если ни один из способов эвикции по тем или иным причинам не обеспечил защиту права собственности, добросовестный приобретатель может получить титул собственника только по давности владения вещью (ст. 234 ГК).
3. В оспоримых сделках конкуренция между реституцией и виндикацией невозможна: виндикация здесь неприменима, так как лицо, утратившее владение своей вещью, утрачивает на нее право собственности, а вместе с этим и право на виндикацию, в то время как право на реституцию признается лишь за строго определенным кругом надлежащих истцов. Вместе с тем, поскольку сделка неуправомоченного традента с приобретателем нарушает права третьего лица — бывшего собственника, как правило, не имеющего права на ее оспаривание, выход может и должен быть найден либо через предоставление последнему возможности оспаривания сделки по отчуждению его вещи, либо посредством прямой оговорки о ничтожности такой сделки (кстати, такие оговорки в ГК не редкость — см. п. 3 ст. 22, п. 2 ст. 77, п. 2 ст. 400, п. 4 ст. 401, абз. 2 п. 2 ст. 835 ГК и др.). В первом случае условная недействительность сделки, «обсуждаемая» на уровне субъективного права, сможет корректно учитывать интересы находящегося за ее рамками лица, утратившего владение своей вещью, во втором — ее безусловную недействительность будут обеспечивать сами нормы объективного права. Необходимость этого диктуется тем, что лицо, утратившее владение своей вещью и не выступающее стороной в оспоримой сделке, не только не имеет к ней никакого отношения, но и выступает ее категорическим противником, а потому и претерпевание им санкции в виде утраты имущественного права (собственности) в пользу приобретателя выглядит более странным, чем реституция недействительной сделки. Предпочтительность первого варианта связана с большей его «лояльностью» к фигуре приобретателя и большим учетом интересов последнего. Однако до тех пор, пока любое из сделанных de lege ferenda предложений не будет реализовано, оспоримые сделки, не предоставляющие лицу, утратившему владение своей вещью, права на их оспаривание, могут «вытеснять» ничтожные сделки со всеми вытекающими отсюда неблагоприятными последствиями для защиты права собственности.
|
