Латыев Александр Николаевич, аспирант кафедры предпринимательского права Уральской государственной юридической академии.[*] smertch@mail.ru Право следования в российском гражданском праве Право следования традиционно рассматривается как одна из характернейших черт вещных прав. Отечественный законодатель закрепил его в п.3 ст.216 ГК со следующей формулировкой: «Переход права собственности на имущество к другому лицу не является основанием для прекращения иных вещных прав на это имущество». Именно такое содержание вкладывается в словосочетание «право следования» подавляющим большинством как отечественных[1], так и иностранных[2] авторов. Иногда, впрочем, «право следования» понимается несколько иначе. По непонятной причине особенно характерно это для ученых, исследующих право удержания. Так, В.В. Витрянский считает, что удержанию не присуще право следования, поскольку «выбытие имущества из фактического владения кредитора прекращает право удержания, поэтому субъект права удержания, в отличие от залогодержателя при закладе, не наделен правом истребовать предмет удержания у третьих лиц»[3]; примерно так же аргументирует свой вывод об отсутствии у ретентора «полноценного права следования» С.В. Сарбаш, по мнению которого суть права следования, присущего, например, залоговому праву, «заключается в том, что залогодержатель, у которого находилось или должно было находиться заложенное имущество, вправе истребовать его из чужого незаконного владения, в том числе из владения залогодателя»[4]. Таким образом, названные авторы связывают право следования одновременно с возможностью применения вещно-правовых средств защиты и с сохранением права при прекращении фактического владения вещью, а вовсе не с сохранением вещного права при перемене собственника имущества, как это предусмотрено п.3 ст.216 ГК РФ. Учитывая то, что в названной статье не употребляется само выражение «право следования», такой подход вполне допустим. Вообще, легального определения права следования в ГК мы не найдем, это словосочетание в нем ни разу не использовано. Единственное в российском законодательстве упоминание о праве следования можно найти в п.2 ст.17 закона «Об авторском праве и смежных правах» от 9 июля 1993 года №5351-1[5], согласно которому «в каждом случае публичной перепродажи произведения изобразительного искусства ... автор имеет право на получение от продавца вознаграждения в размере 5 процентов от перепродажной цены (право следования)». Очевидно, что это право следования[6] не имеет ничего общего, кроме названия, с рассматриваемым здесь институтом. Использование традиционного вещно-правового названия в сфере авторского права, к тому же, в совершенно несопоставимом с его обычным пониманием значении, основывается, вероятно, на старой проприетарной теории интеллектуальной собственности. Возвращаясь к вопросу о праве следования при удержании, отмечу, что, понимаемое в том смысле, как его определяет п.3 ст.216 ГК, оно безусловно присутствует и здесь в силу п.2 ст.359 ГК, устанавливающего, что «кредитор может удерживать находящуюся у него вещь несмотря на то, что после того, как эта вещь поступила во владение кредитора, права на нее приобретены третьим лицом». В.В. Витрянский и С.В. Сарбаш, заявив о том, что они обсуждают наличие у права удержания вещно-правового качества следования, впоследствии подменили предмет обсуждения и установили отсутствие у ретентора права следования в изобретенном ими самими смысле, вопрос же о соотношении п.3 ст.216, как бы они не называли установленные им последствия перехода права собственности на удерживаемое имущество, и положений п.2 ст.359 ГК РФ так и остался ими нерешенным. Право следования является одним из проявлений абсолютного характера вещных правоотношений. В основе его лежит представление о том, что носитель ограниченного вещного права состоит в отношении не с собственником имущества (хотя, как правило, это отношение тоже имеет место быть, оно не является вещным, а может быть обязательственным или и вовсе не гражданско-правовым), а со всяким лицом, на которое распространяется действие конкретной правовой системы. В связи с этим перемена собственника безразлична для существования ограниченных вещных прав, поскольку и прежний собственник, и новый входят в круг обязанных лиц. Прямой противоположностью права следования выступает одно из фундаментальных правил обязательственного права, гласящее: «Обязательство не создает обязанностей для лиц, не участвующих в нем в качестве сторон» (абз.1 п.3 ст.308 ГК РФ). Известное еще римскому праву с его гипертрофированным вниманием к строго личному характеру обязательств, это правило благополучно пережило века и подтверждалось как старыми авторами[7], так и нашими современниками, видящими в нем проявление принципа автономии воли, закрепленного в п.2 ст.1 ГК РФ[8]. Довольно счастливая судьба этого правила по сравнению с его древнеримскими собратьями – недопустимостью перемены субъектов правоотношения, непризнанием договоров в пользу третьих лиц и уж конечно обращением взыскания на саму личность должника, также обосновывавшимися некогда личным характером обязательств[9] и не воспринятыми современным правом – подтверждает, что рассматриваемое правило не случайно, а представляет собой проявление основного качества обязательств – относительности этих правоотношений. В иностранном законодательстве недопустимость возложения обязанностей на лицо, не участвующее в обязательстве либо прямо закрепляется в тексте закона, как это сделано в романских странах[10] и большинстве стран СНГ[11], либо следует из определения обязательства как отношения между двумя лицами – должником и кредитором[12]. В странах англо-саксонского права то же правило следует из доктрины privity of contract[13]. Если некоторые страны и отказались от его прямого упоминания в законе (новый ГК Нидерландов), то только для того, чтобы допустить возможность заключения договоров в пользу третьих лиц, но никак не для возложения на них обязанностей[14]. В связи со сказанным, распространение права следования на обязательственные отношения представляется невозможным, а право следования при аренде (п.1 ст.617 ГК РФ), жилищном найме (ст.675 ГК РФ) и ссуде (п.1 ст.700 ГК РФ), не может рассматриваться иначе, как одно из ярчайших доказательств вещно-правового характера этих отношений. Непризнание последнего обстоятельства заводит исследователей в тупик, заставляя изобретать конструкции вроде «отраженного действия обязательственных прав»[15], несовместимые с относительной природой обязательств. Говоря о праве следования при аренде, нельзя не заметить, что им может быть обоснована лишь обязательность для нового собственника арендованного имущества ограничений, установленных прежним собственником. Право следования никак не влияет на обязательственное арендное отношение. Отсюда логичным было бы следующее толкование п.1 ст.617 ГК: переход права собственности не влечет изменения договора аренды, а значит, и арендные платежи должны по-прежнему уплачиваться прежнему собственнику. Вопрос же о том, как будут компенсироваться новому собственнику недополученные им в связи с этим доходы, должен бы регулироваться по соглашению сторон сделки по отчуждению арендованного имущества путем, например, уменьшения покупной цены. Практика, однако, пошла по другому пути, признав не только сохранение в нашем случае неизменным вещно-правового статуса арендатора, но и изменение субъектного состава арендного обязательства, а именно, то, что новый собственник занимает место арендодателя и получает, соответственно, право на получение арендной платы[16]. Положительным результатом такого подхода является предоставление новому собственнику возможности расторгнуть договор аренды, заключенный на неопределенный срок; прими мы первое решение, и это право, чтобы быть последовательным, нужно бы было признать за прежним собственником, что представляется уж совсем несуразным. Право требования арендодателя к арендатору является, очевидно, так называемым «качественным обязательством»[17], известным западноевропейской юридической науке[18] и получившим догматическое закрепление в новейшем гражданском законодательстве Нидерландов (ст.6:252 ГК). Здесь надо отметить, что «качественное обязательство», в отличие от права следования, прекрасно уживается в обязательственном праве, ибо им обосновывается переход к не участвовавшему в договоре лицу не обязанностей, а прав, что несколько напоминает договор в пользу третьего лица. Существенной особенностью права следования как проявления абсолютного характера вещного правоотношения является его условность: оно действует лишь в тех случаях, когда в течение срока существования ограниченного вещного права происходит перемена собственника имущества. Впрочем, на звание условного в равной мере может претендовать и вещно-правовая защита, поскольку за время существования вещного права оно вполне может и не быть ни разу нарушенным. С наступлением условия, т.е. обстоятельства, относительно которого неизвестно, наступит оно или нет[19], из массы всех «третьих» лиц выделяется одно – лицо, нарушающее право, в случае с вещно-правовой защитой или собственник в случае с правом следования и это, пожалуй, единственное, что объединяет право следования в вещно-правовом и упомянутом выше авторско-правовом смыслах, поскольку в последнем случае тоже происходит конкретизация обязанного субъекта – здесь им выступает продавец произведения изобразительного искусства. Обратив свое внимание к выделенному наступившим условием лицу, обнаружим, что для самого собственника всякое иное вещное право представляется ограничением его права. В силу известного правила nemo plus iuris ad alium transferre potest quam ipse haberet[20] следующий приобретатель имущества так же, как и предыдущий, вынужден будет мириться с другими вещными правами на эту вещь. Однако право следования, согласно формулировке п.3 ст.216 ГК, действует лишь при переходе права собственности, т.е. в том случае, когда имеет место правопреемство. Понимание правопреемства как перехода прав в юридической литературе оценивается неоднозначно. Так, В.П. Грибанов еще в 1955 году писал, что употребление слова «переход» неправильно, поскольку «в данном случае происходит одновременное прекращение права собственности продавца и возникновение (выделено автором. – А.Л.) права собственности у покупателя на приобретенное по договору купли-продажи имущество»[21]. Несмотря на то, что использованные В.П. Грибановым аргументы вроде невозможности преобразования социалистической собственности в личную и, тем более, в частно-капиталистическую спустя сорок лет после написания статьи утратили актуальность, отрицание перехода прав обосновывается и в ряде новейших работ. В.А. Белов, например, утверждает, что «субъективные права и юридические обязанности не могут «переходить» и «передаваться»; они могут прекращаться у одного лица и возникнуть у другого»[22], обосновывая это, во-первых, тем, что «передача прав предполагает наличие хотя бы и бесконечно малого по продолжительности момента времени, когда одно лицо (правопредшественник или так называемый ауктор) право уже передало, а другое (правопреемник) еще не приняло»[23], с чем нельзя согласиться хотя бы потому, что бесконечно малый разрыв во времени вообще не может признаваться разрывом. Вторым аргументом В.А. Белова является исключение из числа объектов гражданских прав имущественных прав, необоснованность которого следует хотя бы из того, что они прямо названы в ст.128 ГК. Другим видным современным автором, считающим, что «и в сфере вещных прав представление о правопреемстве как о переходе права... должно уступить место более точной идее возникновения (наделения) права(ом)»[24], является К.И. Скловский, видящий в «переходе» не «разрыв», а, наоборот, некоторый момент постепенности, сохраняющуюся связь правопредшественника и правопреемника[25]. Ссылка автора на архаичное сознание указывает на то, что основание такому выводу почерпнуто им в римском праве архаического периода с его загадочным институтом usureceptio[26]. Однако распространение его на право других времен и народов весьма сомнительно, ибо институт этот имеет в основе своей не просто передачу права, а фидуциарную передачу, являвшуюся архаическим суррогатом аренды, хранения и т.п. отношений, предполагавших последующий возврат имущества, и вышедшую из обихода с развитием римского обязательственного права[27], осложненную к тому же специфическими древнеримскими представлениями о субъекте права[28]. Тем более натянутой представляется связь этого института с понятием перехода права, а отсутствие его в современных правовых системах не свидетельствует ни в пользу, ни против конструкций перехода или прекращения/возникновения прав. Названные авторы пытаются описать правовую реальность «как она есть в действительности», не замечая того, что «понятие перехода субъективного права и правовой обязанности является специальным правовым понятием»[29] или, иначе говоря, юридической конструкцией. Проводя аналогии в сфере естественных наук, юридические конструкции могут быть уподоблены не научным законам, а инженерным решениям, которые не открываются, а разрабатываются, а потому и оцениваться они должны не с точки зрения их истинности или неистинности, а с точки зрения их эффективности или неэффективности. Как представляется, наиболее адекватно это передано В.С. Толстым, который, хотя и недоумевал, что же имел в виду Б.Б. Черепахин под «специальным юридическим понятием», пришел к следующему выводу: «... в нашем гражданском праве нет в буквальном смысле «перехода», «переноса», «перевода» прав и обязанностей от одних субъектов к другим. А термин «правопреемство» означает лишь, что при наличии установленных юридических фактов происходит прекращение прав и обязанностей у одних лиц и причинно связанное возникновение их у других в том же или ином объеме. Поскольку же названные термины прочно вошли в употребление в законодательстве и в литературе, не следует от них отказываться, но надо постоянно иметь в виду их чисто условный характер»[30]. Использование терминов «правопреемство», «переход права» позволяет нам кратко передавать то важное обстоятельство, что действительность и, что особенно важно при решении вопроса о праве следования, объем прав приобретателя зависят от действительности и объема прав отчуждателя имущества. В связи с этим более обоснованным представляется и деление способов приобретения права собственности на первоначальные и производные именно по признаку правопреемства, поскольку для приобретателя, конечно же, важнее качество его права, а наличие или отсутствие воли предыдущего собственника к отчуждению для него имеет значение лишь постольку, поскольку это обстоятельство может оказать влияние на его собственное право. Вообще, волевой критерий куда как более пригоден для классификации оснований прекращения права собственности, нежели его приобретения. В случае первоначального приобретения права собственности оно возникает в своем «чистом», нормативно закрепленном виде, без каких-либо обременений в виде прав третьих лиц. Можно сказать, что с юридической точки зрения объект этого права рассматривается как совершенно новая вещь, не имеющая с той, что была объектом права прежнего собственника и носителей других вещных прав ничего общего, кроме собственно физической, телесной субстанции вещи; происходит полная смена «правовой оболочки», оформляющей бытие вещи в гражданском обороте, старые права прекращаются практически так же, как если бы произошло физическое уничтожение вещи, а новые возникают как будто она только что была создана. Отсюда – и неприменимость права следования в случае отсутствия правопреемства. Право следования заявляется как свойство вещных прав, однако его применимость к самому главному из них – праву собственности – весьма сомнительна, на что обращал внимание еще В.К. Райхер[31]. Действительно, сохранение права собственности при его переходе выглядит, как минимум, нелепо. Высказываемые иногда суждения о том, что «право собственности, как это и свойственно вещным правам, следует за вещью»[32] являются результатом недоразумения, вызванного слишком натуралистическим восприятием выражения «право следования», не соответствующим общепринятому о нем представлению. Отечественный законодатель, установив в п.2 ст.216 ГК правило о том, что «вещные права на имущество могут принадлежать лицам, не являющимся собственником этого имущества», дал легальное основание для неприменения к праву собственности п.3 той же статьи. Но даже и в отсутствие такого основания ситуация бы не изменилась, поскольку при переходе права собственности имеет место юридический факт, порождающий в нашем случае не только реализацию права следования, но и утрату самого вещного права, служащего основанием права следования. Бывший собственник не имеет никаких прав на переданную вещь точно так же, как не имеет их и бывший носитель любого другого вещного права. Вообще, о праве следования можно говорить лишь тогда, когда выделяется полное право на какое-либо имущество и ограниченное право на то же имущество, сохраняющееся в силу права следования при смене субъекта полного права. Причем словосочетание «полное право» здесь означает не только «самое полное» (если имущество – вещь, то таковым будет право собственности), но и «более полное», например, при перенайме сохраняется право субарендатора[33]. Помимо права собственности, однако, право следования в некоторых случаях не действует и в других вещных правах. Так, очевидно, что при отчуждении имущества субъектом права хозяйственного ведения или оперативного управления в тех случаях, когда такое отчуждение допускается, указанные права прекращаются и никоим образом не обременяют приобретателя имущества. Точно так же прекращается право залога при продаже предмета залога по требованию залогодержателя. Если в последнем случае на этот счет имеется специальное указание закона (пп.4 п.1 ст.352 ГК), то в отношении хозяйственного ведения и оперативного управления сделанный вывод может быть обоснован лишь обращением к теоретическим аргументам. Полагаю, что под переходом права собственности, который является условием применения права следования, законодатель понимает лишь такой переход, который не зависит от воли носителя ограниченного вещного права; в тех же случаях, когда отчуждение произведено им самим, акт отчуждения следует рассматривать как направленный одновременно и на переход права собственности, и на прекращение соответствующего иного вещного права примерно так же, как и при описанном абзацем выше отчуждении имущества самим собственником. Недаром сама рассматриваемая проблема возникает лишь в отношении тех прав, которые предоставляют их носителям возможность распоряжения имуществом. Право следования в сервитутах, например, ни у кого не может вызвать сомнений. Некоторой оригинальностью отличается право следования в хозяйственном ведении и оперативном управлении: собственник может распорядиться имуществом унитарного предприятия или учреждения либо предварительно изъяв у него это имущество, но тогда сначала прекратится право оперативного управления (из хозяйственного ведения имущество изъять нельзя), а уже потом произойдет переход права собственности, так что основания для права следования не будет, либо предварительно ликвидировав юридическое лицо – носителя этого права, что опять же повлечет прекращение ограниченного вещного права и не даст оснований для применения права следования, либо вместе с имуществом уступив приобретателю и свои права учредителя соответствующего юридического лица (ст.300 ГК РФ, п.3 ст.11 Федерального закона «О государственных и муниципальных предприятиях»[34]), что фактически исключает право следования, приводя в действие совершенно иные механизмы правопреемства. О подлинном праве следования в последнем случае можно бы было говорить, если бы, не смотря на передачу имущества, право на управление юридическим лицом осталось у прежнего собственника. При залоге же возможен переход права собственности на предмет залога и с правом следования, и без него – с прекращением самого залогового права. Так, когда отчуждение производится залогодателем, право следования имеет место (ст.353 ГК РФ), а при реализации предмета залога в порядке ст.350 ГК залоговое правоотношение прекращается. В первом случае, очевидно, согласие залогодержателя на отчуждение, требуемое нашим кодексом (абз.1 п.2 ст.346) не дает все-таки оснований для признания перехода права собственности произошедшим по воле именно залогодержателя, т.к. отчуждателем здесь выступает собственник и его воля является определяющей. В праве следования проявляется абсолютность вещных прав, но абсолютными являются не только они. Разумеется, ни о каком праве следования применительно к личным неимущественным правам в силу их неотчуждаемости речи быть не может, но абсолютными являются также авторские, патентные и другие исключительные права; кроме того, некоторый абсолютный характер, служащий предпосылкой для их оборота, свойственен и правам требования. Можно ли говорить о праве следования в этих отношениях? Вопрос тем более актуален в свете того, что одна из новейших иностранных кодификаций – ГК Нидерландов – закрепляет право следования в книге 3 «Общие положения имущественного права» (Ст. 3:82: «Зависимые права следуют за правом, с которым они связаны»). С теоретической точки зрения такой подход представляется правильным, проверим теперь, согласен ли с ним отечественный законодатель. Во-первых, надо дать более широкое, чем в п.3 ст.216 ГК РФ, определение права следования, которое может быть примерно следующим: «В силу права следования ограниченное право на определенное имущество (включая имущественные права) или результат интеллектуальной деятельности не прекращается при переходе полного права на этот объект». При этом в зависимости от специфики объекта правоотношения оно будет приобретать свое собственное «лицо», но в сфере авторского права оно все равно не будет совпадать с тем правом следования, которое предусмотрено в настоящее время абз.2 п.2 ст.17 закона «Об авторском праве и смежных правах». Надо признать, что отечественному законодательству неизвестно общее определение права следования, пригодное для всех абсолютных прав, нет и специальных определений для каждой их разновидности, вроде того, что предусмотрено для вещных прав в п.3 ст.216 ГК. Решение вопроса отдано на откуп нормам, регулирующим отдельные виды ограниченных прав. Так, представляется, что право следования имеет место при залоге имущественных прав. В отличие от залога вещей, который сохраняется при переходе права собственности на предмет залога по прямому указанию ГК (п.1 ст.353), для имущественных прав аналогичное положение предусмотрено лишь в Законе о залоге[35] (ст.32). Несмотря на то, что под имущественными правами, составляющими предмет залога, и ГК (п.1 ст.336), и Закон о залоге (п.1 ст.54) понимают в первую очередь права требования, т.е. относительные права, право следования не утрачивает своего абсолютного характера, ибо обременяет оно не должника по требованию, а нового правообладателя – кредитора, в момент возникновения залогового права не являвшегося участником относительного обязательственного отношения, а потому и с залогодержателем по поводу данного объекта он находится лишь в абсолютном правоотношении. Несколько сложнее определить, сохраняются ли ограниченные права на использование нематериальных объектов при переходе полных прав на них. Поскольку наше современное законодательство не знает, в отличие, например, от дореволюционного проекта Гражданского уложения[36], аренды имущественных прав, оставим их в стороне. Что касается «интеллектуальной собственности», то сохранение права использования при переходе полного права прямо предусмотрено лишь для тех объектов, которые могут быть предметом договора коммерческой концессии: для фирменного наименования, коммерческого обозначения, товарного знака и знака обслуживания (п.1 ст.1038 ГК РФ). По вопросу же о том, прекращает ли уступка патента на изобретение, например, действие прав лицензиата, наше законодательство хранит молчание. Такая же неопределенность существует и в отношении сохранения или прекращения прав, полученных по авторскому договору, при последующей уступке автором всех своих имущественных прав третьему лицу. Полагаю, что решение проблемы должно быть поставлено в зависимость от определения абсолютности или относительности прав лица, использующего объект интеллектуальной собственности на основании договора. Если его право абсолютно, то перемена субъекта полного права не должна менять его правового положения. Основания для признания этих прав абсолютными имеются, хотя доказательства тому в отечественном законодательстве можно найти только косвенные. Так, ст.49 закона «Об авторском праве и смежных правах» предусматривает защиту не авторов, а обладателей авторских и смежных прав, что дает основание для применения абсолютной авторско-правовой защиты и получившими право по договору[37]. Подходя к проблеме со стороны авторского договора, можно заметить, что теория уступки прав по договору, разделяемая, кажется, законодателем[38], лучше подходит для обоснования абсолютности полученных прав, чем конкурирующая с ней теория разрешения. Абсолютная защита предоставляется и обладателю исключительной лицензии п.3 ст.14 Патентного закона РФ[39]. Показательно, что А.А. Пиленко, обосновывая противоположное утверждение, ссылался на положения действовавшего в конце XIX века законодательства, предоставлявшего право гражданского и уголовного преследования контрафакторов лишь самому патентодержателю[40]. Еще один аргумент для непризнания за лицензиатом права следования состоял в отсутствии на тот момент обязательной регистрации лицензий[41]; в этом отношении наше действующее патентное законодательство также демонстрирует противоположный подход (см. п.5 ст.13 Патентного закона). Таким образом, право следования должно признаваться de lege lata и в правах лиц, использующих объекты интеллектуальной собственности на основании договора с правообладателем. De lege ferenda, однако, хотелось бы высказать пожелание прямого закрепления этого положения в тексте будущей четвертой части ГК РФ.
[*] Аспирант Кафедры предпринимательского права Уральской государственной юридической академии. © Латыев А.Н., 2003. [1] См., например: Брагинский М.И. Договор подряда и подобные ему договоры. М., 1999. С.70; Власова А.В. К дискуссии о вещных и обязательственных правах // Правоведение. 2000. №2. С.147; Ефимова Л.Г. О соотношении вещных и обязательственных прав // Государство и право. 1998. №10. С.42; Старостина О.А. Правовая природа залога // Актуальные проблемы гражданского права: Сборник статей. Вып.5 / Под ред. В.В. Витрянского. М., 2002. С.36; Суханов Е.А. Право собственности и иные вещные права в России // Маттеи У., Суханов Е.А. Основные положения права собственности. М., 1999. С.318; Тимонина Ю.В. Категория ограниченных вещных прав в доктрине и законодательстве (Общие положения) // Актуальные проблемы гражданского права. Вып.2 / Под ред. М.И. Брагинского. М., 2000. С.59. [2] См.: Годэмэ Е. Общая теория обязательств. М., 1948. С.13; Introducrion to Dutch Law / Edited by J.M.J. Chorus, P.H.M. Gerver, E.H. Hondius and A.K. Koekkoek. The Hague-London-Boston, 1999. P.98. [3] Брагинский М.И., Витрянский В.В. Договорное право. Книга первая: Общие положения. М., 2000. С. 559. [4] Сарбаш С.В. Право удержания как способ обеспечения исполнения обязательств. М., 1998. С.180. [5] Российская газета. 1993, 3 августа; 1995, 26 июля. [6] В русском тексте Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений 1886 г. (в редакции Парижского акта 1971 г.) указанное право именуется «правом долевого участия в продаже» (ст.14 ter) – см.: Гражданское законодательство. Сборник нормативных актов. Ч.2 / Сост. А.П. Сергеев. М., 1999. С.574. [7] См.: Мейер Д.И. Русское гражданское право (в 2-х ч.). По исправленному и дополненному 8-му изд., 1902 г. М., 1997. Ч.2, с.171. [8] См.: Гражданское право. Учебник для вузов. Часть первая / Под общ. ред. Т.И. Илларионовой, Б.М. Гонгало, В.А. Плетнева. М., 1998. С.318 (автор главы – Г.И. Стрельникова); Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой (постатейный) / Рук. авт. колл. и отв. ред. – О.Н. Садиков. М., 1997. С.557 (автор комментария – М.И. Брагинский). [9] См.: Дождев Д.В. Римское частное право. М., 1997. С.429; Новицкий И.Б. Основы римского гражданского права. М., 2000. С.141; Покровский И.А. История римского права. СПб., 1999. С.383. [10] См. ст.1165 ФГК, ст.1372 ГК Италии, ст.1440 ГК Квебека. [11] См. п.3 ст.387 ГК Азербайджана, абз.1 п.3 ст.349 ГК Армении, абз.1 п.3 ст.289 ГК Беларуси, п.3 ст.269 ГК Казахстана, п.2 ст.668 нового ГК Молдовы, п.3 ст.329 ГК Таджикистана, ст.235 ГК Узбекистана, а также ст.513 последней редакции проекта ГК Украины. [12] См. §§241 и 305 ГГУ. Из стран СНГ по такому пути пошла Грузия – см. п.1 ст.316 ГК. [13] «Частности» договора – англ. [14] См.: Du Perron E. Contract and Third Parties // Towards a European Civil Code / Editors: A. Hartkamp, M. Hesselink, E. Hondius, C. Joustra and E. Du Perron. Nijmegen - The Hague/London/Boston, 1998. P.313-314. [15] См.: Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву // Иоффе О.С. Избранные работы по гражданскому праву. М., 2000. С.618; Райхер В.К. Абсолютные и относительные права (К проблеме деления хозяйственных прав) // Известия экономического факультета Ленинградского политехнического института. 1928. Вып. 1 (XXV). С.295; Флейшиц Е.А. «Абсолютная» природа права собственности // Проблемы гражданского и административного права. Л., 1962. С.223-224. [16] См. п.23 и 24 Обзора практики разрешения споров, связанных с арендой (Информационное письмо Высшего Арбитражного Суда РФ от 11 января 2002 г. №66) // Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 2002. №3. С.36-37. [17] Англ. qualitative obligation, нид. kwalitatieve verplichting. [18] См.: Introduction to Dutch Law. P.149; Struycken A.V.M. Introduction to the Law of the Netherlands. Private Law. Socrates Lectures. Nijmegen, 2000. P.28; Du Perron E. Op. cit. P.323. [19] Определение условия взято из ст.157 ГК, которая, хотя и обсуждает лишь условные сделки, дает, полагаю, общее определение условия, применимое и в нашем случае. [20] Никто не может передать другому больше прав, чем имеет сам - лат. [21] Грибанов В.П. Правовые последствия перехода имущества по договору купли-продажи в советском гражданском праве // Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав. М., 2000. С.387. [22] Белов В.А. Сингулярное правопреемство в обязательстве. М., 2001. С.12. [23] Там же. С.17. [24] Скловский К.И. Механизм перехода права собственности и последствия цессии // Хозяйство и право. 2002. №2. С.62. [25] См. там же. С.61. [26] От usurecipere – «вновь приобретать давностью предмет, переданный в собственность другому» (Дыдынский Ф.М. Латинско-русский словарь к источникам римского права: По изданию 1896 г. М., 1998. С.544). [27] См.: Хвостов В.М. История римского права. М., 1910. С.109-110. [28] «Фидуциарий самим фактом ритуального принятия вещи от фидуцианта лишает себя собственного лица (выделение мое. – А.Л.)», - пишет Д.В. Дождев (Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996. С.93). [29] Черепахин Б.Б. Правопреемство по советскому гражданскому праву // Черепахин Б.Б. Труды по гражданскому праву. М., 2001. С.312. [30] Толстой В.С. Исполнение обязательств. М., 1973. С.173. [31] См.: Райхер В.К. Указ. соч. С.275. [32] Гумаров И. Понятие вещи в современном гражданском праве России // Хозяйство и право. 2000. №3. С.80. [33] См.п.17 Обзора практики разрешения споров, связанных с арендой (Информационное письмо Высшего Арбитражного Суда РФ от 11 января 2002 г. №66) // Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 2002. №3. С.31. [34] Российская газета. 2002, 3 декабря. [35] Закон РФ «О залоге» от 29 мая 1992 г. №2872-1 // Российская газета. 1992, 6 июня. [36] См.: Брагинский М.И., Витрянский В.В. Договорное право. Книга вторая: Договоры о передаче имущества. М., 2000. С.393. [37] Тот же подход демонстрирует ст.18 Закона РФ «О правовой охране программ для электронных вычислительных машин и баз данных» от 23 сентября 1992 г. №3523-1 // Российская газета. 1992, 20 октября; 2002, 28 декабря. [38] См.: Сергеев А.П. Право интеллектуальной собственности в Российской Федерации. М., 2001. С.261-262. [39] Закон РФ от 23 сентября 1992 №3517-1 // Российская газета. 1992, 14 октября; 2003, 11 февраля. [40] См.: Пиленко А.А. Право изобретателя. М., 2001. С.466. [41] См. там же. С.468.
|
