Владельческая защита в российском праве /
Коновалов, А. В. Владельческая защита в российском праве /А. В. Коновалов. //Правоведение. -1998. - № 4. - С. 134 - 144 Библиогр. в подстрочных ссылках.
"ВЛАДЕНИЕ - ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО - ЗАЩИТА ПРАВА - ИМУЩЕСТВО - ПОДСУДНОСТЬ - ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ - СОБСТВЕННОСТЬ - СУДОПРОИЗВОДСТВО Материал(ы): Владельческая защита в российском праве [Журнал "Правоведение"/1998/№ 4] Коновалов А.В.
Защита права собственности в силу его естественно-правового характера, не подвластного временным политическим и идеологическим факторам, занимает особое место среди институтов гражданского права. Проблема защиты вещных прав в России особенно актуальной стала в последние годы в связи со значительным расширением частного сектора в гражданском обороте и усилением дозволительного начала в частном праве, с одной стороны, и ослаблением государственной власти, ростом правового нигилизма, преступности и иных противоправных проявлений — с другой. Приходится признать, что существующая судебная система явно не справляется с возложенной на нее задачей справедливого и оперативного пресечения нарушений прав собственников и титульных владельцев и восстановления имущественной сферы потерпевших, в связи с чем гражданско-правовые споры все больше уходят из-под контроля государства и часто разрешаются путем далеко не легитимным. Если государство не хочет вовсе утратить свою роль в предоставлении участникам гражданского оборота юрисдикционных мер защиты, то оно нуждается в срочном укреплении судебной и правоохранительной систем, в совершенствовании действующих и в создании дополнительных механизмов охраны гражданских прав.
В этой связи небезынтересно обратиться к истории некогда весьма эффективного механизма владельческой защиты, сформировавшегося еще в римском праве и представляющего собой особый административный или судебный процесс с сокращенным сроком для подачи жалобы или иска о восстановлении нарушенного владения собственника, титульного или давностного владельца. Решение о восстановлении владения принимается на основании исследования и установления компетентным органом исключительно фактов владения и его незаконного нарушения (без обращения к исследованию правового обоснования фактического владения) и носит в связи с этим оперативный, ускоренный и предварительный (провизорный) характер. Механизм владельческой защиты позволяет стороне, не удовлетворенной исходом дела, доказать свое право на предмет спора в обычном порядке в рамках виндикационного или договорного иска, в котором выгодное положение ответчика получает субъект восстановленного владения. Изучение истории посессорной защиты в России может быть полезным для решения вопроса о целесообразности возрождения этого института в современных условиях с учетом традиций отечественного гражданского законодательства, опыта зарубежных законодательных систем, реалий сегодняшней экономической ситуации.
В дореволюционной цивилистической литературе1 высказано мнение о том, что появление в России владельческой защиты следует связывать с Литовским Статутом 1588 г. и Инструкцией межевым губернским канцеляриям и провинциальным конторам (Межевой инструкцией) от 25 мая 1766 г.2
Памятник древнего права, известный под названием Литовского Статута, уникален тем, что сохранял значение действующего нормативного акта в западных землях России вплоть до 40-х годов XIX в., когда был окончательно отменен, и, действительно, в главе (артикуле) 92 раздела IV «Если бы кто кого насильством выбил из спокойного владения» содержал правила, которые можно спокойно квалифицировать как особый порядок защиты фактического владения: укороченный (6-недельный) срок для обращения с требованием о восстановлении владения; установление факта насильного завладения имением полицейской властью (приставом); возможность ответчика по владельческому иску после восстановления владения доказывать свои права на имущество в суде и, наконец, запрещение ответчику при оспаривании им прав истца на предмет иска представлять письменные доказательства своего титула.3
Анализ же текста Межевой инструкции 1766 г. позволяет сделать вывод о том, что данный источник не содержит специального порядка посессорной защиты, а лишь предусматривает полицейское восстановление нарушенных владений земельными участками при выявлении таких нарушений государственными землемерами в ходе размежевания земель и по инициативе государственных органов. Усматривать в нормах Межевой инструкции 1766 г. черты, свойственные посессорной защите, едва ли оправданно.
Более правильно начинать отсчет существования в России владельческой защиты в ее классическом виде от издания Учреждения о губерниях 1775 г.4 В ст.243 этого закона записано: «...буде где в уезде окажется насильство, то земский капитан тотчас на месте о том исследывает без многого письменного производства, но единственно в ясность приводит, учинился ли такой-то случай, или нет, и свидетелей допрашивает, и буде у кого что отнято, и оно налицо находится, тотчас велит возвратить, и дает о том знать уездному суду, к которому просьбу производить дозволяется тем, кои доказывать могут, что земский исправник пристрастно или несправедливо поступил». Здесь впервые в российском законодательстве встречаются все свойственные классической модели владельческой защиты положения об упрощенном порядке возврата нарушенного владения без исследования титула на основании одного лишь установления факта нарушения и о провизорном характере решения. Не исключено, что судебная и административная практика Российского государства использовала модель владельческой защиты именно в таком виде и до Учреждения о губерниях, но в более ранних известных нормативных актах она закреплена не была.
Положения, о которых сказано в Учреждении о губерниях, были разъяснены в ряде императорских указов первой четверти XIX в. Так, Указом от 30 июня 1820 г.5 судебным и полицейским органам предписано учитывать, что в случае насильственного нарушения владения потерпевший был вправе обратиться как к гражданскому, так и к следственному производству; по поступлении такой жалобы земской или городской полиции надлежало «немедленно приступить на месте к исследованию и открытию истины» с использованием показаний сведущих и добросовестных свидетелей и иных доказательств, «не требуя и не входя в разбор представленных сторонами письменных документов», а восстанавливать нарушенное владение лишь по установлении факта незаконного насильственного нарушения на основании ст.243 Учреждения о губерниях. Выяснение принадлежности имения по письменным документам в соответствии с разъяснением относилось к компетенции формального судопроизводства.
Владельческую защиту в России в период действия Учреждения о губерниях до принятия Свода законов гражданских (т. Х Свода законов Российской Империи; далее — СЗ) следует квалифицировать как публично-правовой институт, совокупность полицейских мер пресечения самоуправства и насилия и охраны общественного правопорядка и собственности, институт, имеющий в таком виде сходные черты с интердиктной защитой владения в римском праве.6 К данному выводу приводят и публично-правовой характер нормативных актов, в которых помещены действовавшие нормы о владельческой защите, и оценка последней в текстах сенатских указов в качестве альтернативы гражданскому судопроизводству, как возможности добиваться восстановления нарушенных гражданских прав не только в порядке судебного искового производства, но и мерами административного, полицейского характера, результатом которых становилось не только восстановление нарушенного владения, но в конечном итоге и предание виновных лиц уголовному суду. Мотивы установления такой альтернативы предстают как интересы гражданского мира, пресечение самоуправства и вмешательства частных лиц в компетенцию государственных органов. Нельзя забывать и о том, что в имперской России XVIII — первой половины XIX в. земский суд являлся судебной инстанцией лишь по делам об укрывательстве беглых; в остальном же и по сути своей он был полицейским органом, ведавшим полицией безопасности и торговой полицией, и приводил в исполнение распоряжения администрации.
Окончательно модель владельческой защиты была закреплена в русском праве нормами СЗ. Статья 531 СЗ (т.X, ч.1) устанавливала, что «всякое, даже и незаконное, владение охраняется правительством от насилия и самоуправства дотоле, пока имущество не будет присуждено другому и сделаны надлежащие по закону о передаче оного распоряжения» (в соответствии со ст.416 СЗ под наличным имуществом владельца понималось «все то, что владельцу укреплено, передано или им самим произведено и за ним состоит, хотя бы состояло при том и в споре, доколе спор окончательно не разрешен»).
Механизм реализации этой нормы до введения в действие судебных уставов 1864 г. регламентировался «Законами о судопроизводстве и взысканиях гражданских».7 В соответствии со ст.6 указанного закона удовлетворение обид, вознаграждение убытков и ущербов имущества, возвращение отнятого насильно или взятого самовольно и «расправа по делам о завладениях», прежде производства их судебным порядком, относились к обязанностям городской или земской полиции. Дела о насильственном и самовольном завладении имуществом в соответствии со ст.7 могли быть начаты или в полиции, или в судебном месте. Статья 10 устанавливала для обращения в полицию для восстановления владения 10-недельный срок со времени завладения (для Закавказья — 4 месяца), по истечении которого прибегнуть к владельческой защите становилось невозможным.8 Статья 21 предписывала полиции представлять дело по жалобе, поданной с пропуском срока, на рассмотрение надлежащего судебного органа. Та же ст.21 запрещала полиции входить при разрешении вопросов о восстановлении владения в рассмотрение письменных документов, предоставляя последнее исключительной компетенции формального суда.
После введения в действие СЗ, в котором была помещена генеральная норма о защите фактического владения — ст.531 — институт владельческой защиты в России утратил исключительно публично-правовой характер, хотя в связи с возложением его реализации на полицейские органы имел комплексную природу, что не противоречило правовой сущности посессорной защиты. С возложением полномочий по восстановлению насильно и самовольно нарушенного владения на судебные органы — мировых судей — посессорная защита в России приняла законченный вид частноправового института, характерный для социума с интенсивным хозяйственным оборотом и надлежаще организованной и функционирующей судебной системой.
В соответствии со ст.29, 31, 34, 1310 Устава гражданского судопроизводства от 20 ноября 1864 г. иски о восстановлении нарушенного владения, когда со времени нарушения прошло не более шести месяцев, были отнесены к ведению мировых судей, в том числе иски, связанные с интересами казенных управлений, и предъявлялись по месту нахождения имущества, владение которым подверглось нарушению. Статья 73 Устава закрепляла правило, составляющее суть владельческой защиты — по делам о восстановлении нарушенного владения мировой судья не должен был входить в рассмотрение документов, удостоверяющих право собственности на имение, а лишь восстанавливал нарушенное владение. Наконец, ст.1312 устанавливала, что по истечении установленного ст. 1310 6-месячного срока иски о защите нарушенного владения подлежали предъявлению в окружные суды по общим правилам ст.1283—1296 Устава. Рассмотрение спора о праве на предмет владельческого иска в рамках петиторного процесса также относилось к ведомству окружных судов.
Мировые судьи располагали при разрешении споров о восстановлении нарушенного владения тем же объемом полномочий, каким до них — органы полиции; они должны были, не входя в рассмотрение вопроса о самом праве на владение, только устанавливать, в чьем владении и в каком состоянии находился спорный предмет за определенный срок до начала спора, после чего склоняли стороны к добровольному восстановлению прежнего порядка и в случае отсутствия соглашения сторон и при наличии достаточных оснований выносили решение о возвращении владения истцу. Владение охранялось от нарушений и нормами уголовного права, причем уголовные дела о таких нарушениях также относились к компетенции мировых судов.
Законом от 12 июля 1889 г., изменившим административно-территориальное устройство Империи и утвердившим «Положение о земских участковых начальниках», функции мировых судей в большинстве местностей (в уездах и городских поселениях, входивших в состав земских участков) были переданы земским начальникам, а в губернских и уездных городах — городским судьям.9 Порядок отправления ими правосудия был установлен, в дополнение к Уставу гражданского судопроизводства, «Правилами о производстве судебных дел, подведомственных земским начальникам и городским судьям» от 29 декабря 1889 г.,10 в соответствии с которыми, в частности, к подведомственности земских начальников и мировых судей относились дела о восстановлении нарушенного владения, когда со времени нарушения прошло не более шести месяцев (ст.20). Обжаловались вынесенные решения в течение одного месяца в уездный съезд (ст.111). В целом же с точки зрения принципов посессорного иска порядок осуществления защиты фактического владения, установленный названными выше нормативными актами, не изменялся до конца существования Российской Империи. Последние и наиболее существенные изменения в этот порядок были внесены Законом «О преобразовании местного суда» от 15 июня 1912 г.,11 в соответствии с которым владельческая защита предоставлялась в случае не только нарушения, но и утраты владения; срок для предъявления владельческого иска был увеличен до одного года; в случае пропуска этого срока судья отказывал в восстановлении владения; истец не лишался права предъявить иск о праве собственности или о праве на владение в соответствии с подведомственностью спора.
Крупной вехой российского законотворчества в области гражданского права, аккумулировавшего с учетом лучших образцов зарубежного законодательства как богатый, накопленный десятилетиями опыт законодательной и правоприменительной деятельности России, так и достижения отечественной цивилистической мысли, добившейся в начале XX в. подлинного расцвета, обещало стать Гражданское уложение Российской Империи, работа над которым была, увы, прервана первой мировой войной и последовавшими государственными переворотами. В проектах Уложения институт владельческой защиты получил несравненно более глубокую и обстоятельную разработку, нежели в действовавшем законодательстве. Этому в первую очередь способствовало воспринятое в общих чертах из германского права четкое определение понятий самостоятельного и производного владения. Практически все вопросы, связанные с использованием посессорной защиты, должны были получить в Гражданском уложении детальное урегулирование.
Рассмотрим спорные вопросы применения законодательства о владельческой защите в судебной практике дореволюционной России, в значительной степени определявшейся позицией Правительствующего Сената как высшего судебного органа Империи. Первый и важнейший вопрос, возникший в практике применения ст.531 СЗ, состоял в том, подлежит ли данная норма применению во всех случаях насильственного и самовольного завладения имуществом, или владельческая защита допустима только в отношении имущества недвижимого. Несмотря на отсутствие в ст.531 оговорки о характере предмета спора по владельческому иску, в практике Правительствующего Сената тезис о распространении посессорной защиты исключительно на споры о недвижимости был незыблемым и последовательно отстаивался на протяжении многих лет (решения Гражданского кассационного департамента Сената: №773 за 1868 г.; №398 за 1871 г.; №782 за 1873 г.; №356 за 1874 г.; №776 за 1875 г.; №128 за 1883 г.; №128 за 1890 г.). Нашла поддержку такая позиция и в доктринальной литературе.12
В пользу неприменения посессорной защиты в отношении движимых вещей выдвигались два основных аргумента. Во-первых, в силу ст.534 СЗ движимые вещи считались собственностью того, кто ими владеет, пока не доказано противное (данная норма аналогична норме ст.2279 Французского гражданского кодекса). Доказать же противное можно было не иначе, как в ходе исследования правового титула, что несовместимо с основополагающим принципом владельческого процесса. Во-вторых, в случаях защиты фактического владения движимым имуществом невозможно было применять ст.34 Устава гражданского судопроизводства о подсудности владельческих исков, так как местонахождение движимой вещи, легко перемещаемой в пространстве, не могло быть критерием определения подсудности.
Уместно вспомнить, что и ст.73 Устава гражданского судопроизводства, и ст.147 (150) проекта Гражданского уложения излагали основной принцип владельческого процесса о запрете ссылки на титул в обоснование претензий на предмет спора применительно лишь к недвижимым вещам. Вместе с тем ни редакция указанных норм, ни закрепленная в ст.534 СЗ презумпция права собственности на движимую вещь за ее владельцем ни в коей мере не являлись препятствиями для распространения модели посессорной защиты и на движимые вещи. По установлении в сжатые сроки в рамках владельческого иска факта нахождения движимой вещи в законном владении истца до нарушения владения и самого факта нарушения действие презумпции права собственности в отношении нарушителя владения было парализовано именно тем, что установленным фактом нарушенного законного владения презюмировалось право собственности истца, которое в силу ст.534 СЗ не нуждалось в доказывании; таким образом, судья не имел необходимости выходить за рамки владельческого процесса. В связи с этим, а не из-за невозможности предоставить посессорную защиту владению движимыми вещами законодатель и не упоминал в ст.73 Устава гражданского судопроизводства о движимостях. Презюмирование права собственности за нарушителем владения незамедлительно после незаконного завладения, т.е. когда движимая вещь оказалась в сфере его хозяйственного господства, всякий раз до разрешения очередного иска в рамках громоздкого петиторного процесса и лишение пострадавшего возможности прибегнуть к владельческому иску едва ли шли бы на пользу обществу, а, напротив, плодили бы насилие и произвол.
Что же касается соображения о невозможности определения подсудности по такому иску, то редакцию нормы ст.34 Устава гражданского судопроизводства следует понимать не как создающую непреодолимое препятствие для посессорной защиты владения движимыми вещами, а как оставившую пробел в законе, который следовало устранить посредством установления правила о подсудности владельческих исков в отношении движимых вещей судам по месту нахождения ответчика. Нет нужды говорить и о том, что ускоренная, оперативная защита владения движимыми вещами также весьма актуальна для субъектов гражданского оборота, тем более что стоимость движимого имущества подчас весьма значительна. Таким образом, ни редакция действовавших норм дореволюционного российского законодательства, ни интересы общества и гражданского оборота не препятствовали предоставлению посессорной защиты владения движимыми вещами, в связи с чем позиция, занятая по этому вопросу Правительствующим Сенатом и выразившаяся в его многочисленных руководящих решениях, была необоснованной.
Большое значение имеет определение круга субъектов, располагающих правом предъявления владельческого иска. Правительствующий Сенат в большинстве своих решений трактовал нормы закона о защите фактического владения как подлежащие применению исключительно в отношении самостоятельных владельцев. Вопрос же о возможности решения споров в рамках посессорного процесса между лицами, находящимися между собой в договорных отношениях, получал в судебных постановлениях однозначно отрицательное разрешение.
В вопросе о возможности посессорного процесса между субъектами общей собственности практика Правительствующего Сената не была однозначной. В большинстве спорных ситуаций судебная практика дореволюционной России не допускала владельческих исков в отношениях между совладельцами в неразделенном имуществе. Такой подход в полной мере соответствовал традиционному для отечественной цивилистики представлению о праве субъекта общей собственности как об идеальной доле в праве на всю вещь, а не как о праве на некую долю в имуществе. При такой трактовке владельческий иск в отношениях между совладельцами действительно принципиально невозможен, поскольку для того чтобы определить, нарушено ли владение истца, суд неизбежно сталкивался бы с необходимостью исследовать объем прав каждого из совладельцев.
В посессорном процессе по российскому праву истцу надлежало доказать факт владения спорным имуществом до нарушения, сам факт нарушения и его момент, т.е. доказать, что истцом не пропущен срок обращения с владельческим иском. В качестве доказательств могли быть использованы письменные документы (для установления факта владения), осмотр на месте (для установления наличности, способа, пространственных границ захвата, завладения) и показания свидетелей, которыми могли быть установлены факт, пространство и продолжительность владения истца до нарушения, факт и способ нарушения. Гражданским кассационным департаментом не запрещалось, а, напротив, предписывалось судам при рассмотрении владельческого иска исследовать представленные сторонами документы, возможно, и содержащие подтверждение права собственности, но лишь под углом установления действительности нарушенного владения истца и факта нарушения владения ответчиком (см., например, решение №245 за 1870 г.).
При вынесении решения суд мог принять меры к обеспечению спокойного владения — обязать снести постройку, восстановить сломанную ограду и т.п. (см. решения №69 за 1882 г., №18 за 1892 г.). На решение суда могла быть принесена апелляционная жалоба в мировой съезд в течение одного месяца после вынесения решения; при отказе в ее удовлетворении сторона могла подать кассационную жалобу в Правительствующий Сенат в течение четырех месяцев после объявления определения мирового съезда. Такой путь обжалования решения суда по владельческому иску никак не был связан с рассмотрением спора о праве и не исключал возможности перевода спора в петиторный процесс неудовлетворенной исходом дела стороной.
Итак, в дореволюционном российском праве существовал достаточно хорошо разработанный и апробированный не менее чем полуторавековым практическим применением институт посессорной защиты. Вместе с тем, отдавая должное трудам российских ученых и юристов-практиков прошлого, не следует идеализировать состояние исследуемого института в отечественных законодательстве и доктрине. Судебные органы при решении ряда принципиальных вопросов, связанных с реализацией модели владельческой защиты, толковали содержащиеся в законе нормы едва ли обоснованно — или ограничительно, как это имело место в части распространения действия владельческих исков только на отношения по поводу недвижимых вещей, или расширительно — допуская возможность предъявления владельческого иска в суды общей юрисдикции за пределами укороченной исковой давности. Такие проблемы, как возможность предоставления права на владельческий иск зависимым владельцам, субъектам договорных отношений и участникам общей собственности в неразделенном имуществе, не получили однозначного разрешения в доктрине и практике. Наконец, институт посессорной защиты нельзя признать окончательно оформившимся в отечественном гражданском праве в связи с тем, что были прерваны работы над проектом Гражданского уложения, и на законодательном уровне так и не была закреплена конструкция самостоятельного и производного владения, что создавало ряд сложностей и для теоретического осмысления, и для практического применения норм о защите фактического владения. Тем не менее накопленный российской цивилистической доктриной и дореволюционным законодательством опыт, безусловно, должен быть использован при решении вопроса о целесообразности возрождения владельческой защиты в современном российском гражданском праве.
Коренная ломка общественно-экономических отношений, происшедшая в связи с трагическими для России событиями 1917 г., повлекла существенные изменения в позитивном праве вообще и в гражданском законодательстве в частности. В числе многих других институтов гражданского права прекратил существование и институт владельческой защиты. Ни один из кодифицированных актов гражданского законодательства России постреволюционной эпохи не содержит модели посессорной защиты в ее классическом виде, предоставляя возможность защищать фактическое владение в гражданском суде лишь в рамках процесса, предполагающего исследование правового титула владения. Кроме того, одним из самых серьезных обстоятельств, исключавших возможность интеграции в советское законодательство модели посессорной защиты, стало изменение роли судебных органов, превращение судебного процесса из состязательного в подконтрольный суду, направляемый и ведомый им. В соответствии с положениями гражданского и гражданско-процессуального законодательства большинство представителей советской цивилистической науки отрицательно решали вопрос о возможности применения в советском обществе института владельческой защиты.13 В то же время в отечественной правовой доктрине существовали и иные взгляды по поводу приемлемости модели посессорной защиты для советского права.14
Ряд отечественных цивилистов склонны были видеть пример владельческой защиты в положении, закрепленном ст.170 ГК РСФСР 1922 г.: «Наниматель имеет право судебной защиты против всякого нарушителя его владения, в том числе и против собственника». Как владельческие предлагала квалифицировать иски о восстановлении нарушенного владения нанимателя и залогодержателя в силу ст.170 и 98 ГК РСФСР 1922 г. М.В.Зимелева, считавшая, кроме того, что природу владельческой защиты имела и защита судами нарушенного владения подрядчиков, хранителей в военные годы, когда расширился круг ситуаций, требовавших предоставления защиты владения несобственников.15
Однако взгляды цивилистов, признававших существование в советском праве посессорной защиты, подвергались серьезной и в то время обоснованной критике со стороны большинства представителей отечественной гражданско-правовой науки.
Негативное отношение к институту владельческой защиты сохранялось в советской цивилистической доктрине. Принятые в 1961 г. Основы гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик, а в 1964 г. ГК РСФСР не сформулировали принципиально новой концепции владения и сохранили прежний порядок защиты фактического владения. В работах отечественных цивилистов неприятие модели посессорной защиты часто носило идеологическую окраску, как это можно увидеть у А.А.Подопригоры, считавшего, что владельческая защита давала возможность экономически и политически сильнейшим классам и группам охранять захват имущества слабейших слоев населения.16 М.В.Малинкович высказаны традиционные для цивилистической доктрины советской эпохи положения: «Защита фактического владения не вытекает из потребностей нашей жизни и не соответствует ведущим тенденциям развития гражданского законодательства... Введение посессорной защиты несовместимо с принципом выявления объективной истины судом, состоящей здесь в установлении наличия права (собственности или титульного владения)».17
Анализируя действовавшие в период существования советского общества нормативные акты и практику их применения, следует прийти к выводу о справедливости позиции тех авторов, которые не признавали наличия в советском праве посессорной защиты фактического владения. Вполне обоснованным являлся вывод о невозможности совмещения декларированной и реализуемой на практике активной роли суда в гражданском процессе, требовавшей исследования судом всех обстоятельств дела в целях установления объективной истины даже при нежелании сторон изыскивать и представлять те или иные доказательства, и краеугольного принципа посессорной защиты — невозможности вдаваться в исследование правового титула владения в рамках владельческого процесса. Таким образом, владение собственника и титульное владение несобственника хотя и защищались государством, но исключительно в рамках традиционных исков — виндикационного и договорного. Справедливо замечание о некоторой некорректности квалификации иска титульного владельца-несобственника об истребовании имущества из чужого незаконного владения как виндикационного. Однако данный вывод дает повод говорить лишь о возможности выделения в советском гражданском праве самостоятельной группы вещных петиторных исков, но не о возможности квалификации этих исков как владельческих, хотя бы потому, что советский гражданский процесс не знал владельческой защиты как упрощенного порядка восстановления нарушенного владения на основании установления судом лишь фактов владения и его незаконного произвольного нарушения.
Определенные основания усматривать наличие в советском праве владельческой защиты давали «Инструкция Наркомзема и Наркомюста губернским (областным), уездным (окружным) и волостным земельным комиссиям о порядке рассмотрения спорных земельных дел» от 10 октября 1924 г.18 и ст.25 Земельного кодекса РСФСР 1922 г. Пункт 6 Инструкции от 10 октября 1924 г. указывал, что в случае возбуждения заинтересованной стороной ходатайства о восстановлении незаконного и явно нарушенного землепользования или хозяйства, или того и другого вместе земельная комиссия по установлении такого нарушения обязана немедленно, до разрешения спорного дела по существу во всем объеме, рассмотреть это ходатайство в открытом заседании и в случае удовлетворения его вынести частное определение о восстановлении нарушенного землепользования и хозяйства, подлежащее немедленному исполнению. В соответствии же с указанной нормой Земельного кодекса «в случае нарушения земельных прав как земельных обществ, так и отдельных землепользователей или не основанного на законе вмешательства в их хозяйства земельная судебная комиссия по просьбе землепользователя обязана восстановить нарушенное землепользование или хозяйство до разрешения спора о нарушенном праве по существу».
Однако анализ нормы Земельного кодекса в совокупности с данным Наркомземом и Наркомюстом разъяснением о ее применении и общими основаниями советского гражданского процесса того времени приводит к убеждению, что редакция ст.25 Земельного кодекса, если и предполагала изначально введение в земельный судебный процесс модели упрощенной посессорной защиты, в правоприменительной практике не была истолкована таким образом, а применялась в строгом соответствии с принципом активной роли советского суда в процессе и необходимости выяснения оснований и обстоятельств землепользования и трактовалась как указание суду незамедлительно решать вопрос о возврате владения спорным земельным участком с учетом интересов нарушенного землепользования на время судебного рассмотрения спора. Это решение не носило самостоятельного характера, не влекло изменений в процессуальном положении сторон, судебная процедура по рассмотрению спора на этом не заканчивалась. Таким образом, восстановление землепользования незамедлительно по установлении факта его нарушения до разрешения спора по существу в соответствии со ст.25 Земельного кодекса следует квалифицировать не как самостоятельный владельческий процесс, якобы известный советскому праву, а как реализацию установленной в интересах бесперебойного и полноценного использования земельных ресурсов обязанности суда решить вопрос о землепользовании на время обычного петиторного процесса о праве на земельный участок.
Вообще, стадия петиторного процесса до приостановления гражданского дела производством с одновременным вынесением судом определения о передаче спорной вещи стороне, чье владение было нарушено, не может сравниваться с владельческой защитой ни формально — в силу изложенных выше различий петиторного и посессорного процессов, ни по оперативности рассмотрения вопроса о восстановлении нарушенного владения, ни, наконец, по эффекту — решение суда по владельческому иску, несмотря на провизорный характер, имеет несравненно бульшую определенность и значимость для субъекта восстановленного владения, чем промежуточное решение о приостановлении дела, рассмотрение которого неизвестно когда и чем завершится — ведь в значительном числе случаев провизорное решение суда по владельческому иску при слабости позиций стороны, нарушившей владение и не имеющей достаточных доказательств права на предмет иска, так и останется окончательным без перевода спора в петиторный процесс.
Справедливо высказаны А.В.Венедиктовым соображения о нецелесообразности введения особого механизма защиты владения в обществе, где государство осуществляло жесткий контроль за всеми проявлениями социальной активности, в том числе за ходом гражданского оборота. В периоды своего стабильного состояния советская экономика, хотя и обладала множеством серьезнейших и принципиальных недостатков, отличалась тем не менее определенностью положения участников оборота и их имущества, что в известной мере облегчало доказывание правового титула на спорную вещь.
Вслед за большинством отечественных цивилистов следует признать, что советское гражданское право не знало владельческой защиты, а сама идея владельческой защиты была глубоко чужда принципам гражданского и гражданско-процессуального законодательства советского периода и несовместима с ними.
Новый ГК РФ содержит огромное количество новелл, однако практически он не привнес в отечественное гражданское право каких-либо новых правил осуществления защиты права собственности и фактического владения. Нормы главы 20 ГК РФ «Защита права собственности и других вещных прав» воспроизвели основные положения, закрепленные в ст.54 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик 1991 г. и ранее содержавшиеся в ГК РСФСР 1964 г.
Для защиты своих правомочий, в том числе и правомочия владения, собственнику действующим гражданским законодательством предоставлены такие вещно-правовые средства, как иск об истребовании имущества из чужого незаконного владения (ст.302 ГК РФ) и иск об устранении всяких нарушений его права, хотя бы и не соединенных с лишением владения (ст.304 ГК РФ).
Негаторный иск, предусмотренный ст.304 ГК РФ и также известный отечественному праву достаточно давно, имеет некоторые черты сходства с владельческими исками, и в частности закрепленными ст.862 Германского гражданского уложения и ст.928 Швейцарского гражданского уложения исками из нарушения владения. Негаторный иск по российскому праву, как и названные владельческие иски, направлен на устранение помех в осуществлении правомочия владения, создаваемых собственнику третьими лицами; при этом в отличие от ситуации, когда субъект лишается владения вещью вообще, он продолжает осуществлять физическое господство над ней, хотя последнее и ограничено или затруднено неправомерными действиями нарушителя. Правомочие распоряжения вещью в этой ситуации практически не страдает, хотя, безусловно, собственник может быть затруднен в полноценной его реализации из-за неудобств, связанных с помехами во владении.19
Вместе с тем иск, предусмотренный ст.304 ГК РФ, нельзя считать владельческим, поскольку действующее законодательство не содержит установленных (как, например, в названных нормах немецкого и швейцарского кодексов) положений об особом порядке рассмотрения посессорных исков и о невозможности, по общему правилу, исследования вопросов правового титула в рамках иска о пресечении помех в осуществлении владения. Это означает, что ответчик по негаторному иску может выдвинуть против истца возражения, обоснованность которых суд сможет проверить лишь при решении вопроса о праве гражданском, т.е. истец вынужден будет доказывать свой justis titulus.
Защита прав владельца, не являющегося собственником, предусмотрена в ст.305 ныне действующего ГК РФ, в соответствии с которым лицу, не являющемуся собственником, но владеющему имуществом на праве пожизненного наследуемого владения, хозяйственного ведения, оперативного управления либо по иному основанию, предусмотренному законом или договором, принадлежит право предъявлять требования, указанные в ст.301—304 ГК РФ, т.е. титульному владельцу, не являющемуся собственником, для защиты его прав предоставлены традиционные виндикационный и негаторный иски. В силу прямого указания закона исковые требования могут быть предъявлены и против собственника имущества. Исходя из распространенного в отечественной доктрине вполне обоснованного тезиса о невозможности конкуренции виндикационного и договорного исков,20 фактический владелец наделен правом предъявлять при наличии договорных отношений против собственника, лишившего контрагента по договору владения вещью, лишь договорный иск.
Иначе должен решаться вопрос о соотношении негаторного и договорного исков. Не вызывает сомнений, что фактический владелец вещью наделен правом предъявления негаторного иска против несобственников — во всех случаях, а против собственника — при отсутствии договорных отношений. Представляется, однако, что действующее законодательство не содержит каких-либо препятствий для признания возможности предъявления фактическим владельцем негаторного иска против собственника и при наличии между ними договорных отношений. Таким образом, владеющий имуществом в соответствии с договором при чинении собственником помех в осуществлении владения в силу ст.305 ГК РФ имеет выбор между предъявлением против последнего договорного или негаторного исков.21
Защита фактического владения предоставляется действующим законодательством и давностному владельцу. В соответствии с п.2 ст.234 ГК РФ до приобретения на имущество права собственности в силу приобретательной давности лицо, владеющее имуществом как своим собственным, имеет право на защиту своего владения против третьих лиц, не являющихся собственниками имущества, а также не имеющих прав на владение им в силу иного предусмотренного законом или договором основания.
Защита фактического владения в рамках виндикационного, негаторного и договорного исков осуществляется по общим правилам искового производства и не может квалифицироваться как владельческая защита в подлинном понимании этого термина. Современное российское процессуальное право знает лишь один пример возможности истребования имущества из чужого владения в упрощенном порядке. Речь идет о введенной в ГПК РСФСР Федеральным законом от 27 октября 1995 г.22 главе 111 о судебном приказе. В соответствии со ст.1251 ГПК РСФСР судебный приказ представляет собой постановление судьи, вынесенное по заявлению кредитора о взыскании денежных сумм или об истребовании движимого имущества от должника.
Анализ ст.1252 ГПК РСФСР, содержащей numerus clausus требований, по которым может быть выдан судебный приказ, приводит к выводу, что движимое имущество может быть истребовано управомоченным лицом в упрощенном порядке лишь в двух случаях: если требование основано на нотариально удостоверенной сделке и если требование основано на письменной сделке, поскольку остальные четыре вида требований касаются взыскания денежных средств и не могут ни при каких обстоятельствах рассматриваться как владельческие иски.23 Таким образом, правило, закрепленное ст.1251 и 1252 ГПК РСФСР, устанавливает альтернативу исключительно договорному иску, поскольку в силу логического толкования этих норм движимое имущество может быть истребовано одной из сторон в нотариально удостоверенной сделке или сделке, заключенной в простой письменной форме, у другой ее стороны, а не одной из сторон в сделке у третьего лица. В таком случае требовать выдачи судебного приказа об истребовании движимого имущества можно в трех случаях: 1) непредоставление предмета договорных отношений после того, как одна из сторон получила на это право в соответствии с договором; 2) невозвращение его по истечении срока действия договора; 3) изъятие вещи одной стороной у другой в тот период, когда последняя сохраняла право на владение в соответствии с условиями договора.
Анализируя практику применения норм о судебном приказе, следует отметить крайне осторожное использование судами этих новелл процессуального законодательства. Очевидно, приказное производство применяется судебными органами исключительно при заявлении требований о взыскании денежных сумм — о взыскании заработной платы, недоимок и алиментов, а также (широко распространенная сфера применения судебного приказа) о выплате денежных средств по совершенным в оговоренной ст.1252 форме сделкам — в основном по требованиям жертв финансовых пирамид.
Вместе с тем нормы главы 111 ГПК РСФСР в их нынешней редакции не позволяют квалифицировать предусмотренный ею упрощенный порядок истребования движимого имущества из чужого владения как владельческую защиту, поскольку в силу ст.1258 ГПК РСФСР судья отказывает в выдаче судебного приказа, если должник не согласен с заявленным требованием или если усматривается наличие спора о праве, который невозможно разрешить на основании представленных документов. Таким образом, приказ о выдаче движимого имущества может быть выдан лишь в случае согласия должника с заявленным требованием или неполучения от него ответа в течение установленных ст.1257 ГПК РСФСР 20 дней, причем в последнем случае у должника остается возможность доказать, что пропуск срока на заявление несогласия с требованием произошел по уважительным причинам, а это может повлечь отмену судебного приказа. В случае же отказа должника исполнить требование управомоченной стороны или усмотрения судом в отношениях сторон спора о праве заявление об истребовании имущества рассматривается в порядке обычного искового производства.
Итак, действующее в России гражданское и гражданско-процессуальное законодательство не содержит норм, предусматривающих особый посессорный порядок защиты владения. Фактическое владение в современном российском гражданском праве может быть защищено лишь посредством самозащиты права или в рамках традиционной системы вещных и обязательственно-правовых исков. Вместе с тем законодательство не содержит норм, препятствующих возрождению владельческой защиты, которая при удачной реализации на практике основной ее черты — оперативности могла бы стать эффективным способом пресечения самоуправства, восстановления гражданского порядка и обеспечения незамедлительного восстановления имущественной сферы потерпевших от нарушений гражданских прав. Особо следует подчеркнуть исчезновение основного фактора, обусловливавшего негативное отношение к институту посессорной защиты законодательства и доктрины советского периода, — активной роли суда в гражданском процессе. Изменения, вносимые в гражданско-процессуальное законодательство, направлены на восстановление принципа состязательности сторон, сведение роли суда к объективной оценке представленных сторонами доказательств. Что же касается практической организации посессорной защиты владения, то она могла бы осуществляться судом в рамках того же судебного приказа (при условии внесения соответствующих изменений в главу 111 ГПК РСФСР) по материалам органов внутренних дел, бесспорно подтверждающих факт неправомерного лишения владения, собираемых в установленном законом порядке в течение 10 суток с момента обращения потерпевшего в органы милиции с заявлением о нарушении и представляемых в суд для изучения в ходе посессорного процесса. При этом целесообразно перевести ст.330 УК РФ, предусматривающую уголовную ответственность за самоуправство, в разряд так называемых дел частного обвинения. Проблема же исполнения выданных судом приказов должна решаться государством в комплексе с проблемами исполнения всех судебных решений и надлежащего функционирования судебной системы в целом.
Следует учесть, что в современных зарубежных законодательных системах, и в частности в гражданском праве Германии и Швейцарии, правило о невозможности рассмотрения вопросов права в посессорном процессе не носит жесткого ортодоксального характера, и при решении вопросов о возврате владения или пресечении действий, нарушающих владение, суд так или иначе вдается в исследование титула, но лишь при наличии бесспорных доказательств и в объеме, не препятствующем ускоренному рассмотрению спора, с тем чтобы владельческий процесс не превратился в обыкновенный петиторный. В настоящее время становится очевидным сохранение отмеченной еще в середине столетия А.В.Венедиктовым тенденции к некоторому сближению черт посессорного и петиторного процессов в гражданском праве и процессе европейских стран, что свидетельствует о правильности и жизнеспособности в условиях громадной интенсивности и объема современного гражданского оборота именно такой модели владельческой защиты.
Рассматривая владельческий иск в ускоренном порядке, суд должен установить факт нарушения владения и исследовать бесспорные доказательства правовых титулов, которые могут быть незамедлительно представлены сторонами и с учетом которых суд без исследования дополнительных доказательств может принять справедливое и разумное решение о целесообразности восстановления нарушенного владения, что не исключает возможности предъявления не удовлетворенной исходом посессорного процесса стороной вещного или договорного иска с целью досконального изучения судом всех представленных сторонами доказательств в ходе петиторного производства. Рискнем предположить, что такой порядок владельческой защиты может рассматриваться как наивысший на сегодняшний день результат многовекового развития этого института в континентальном праве, и именно на такую модель должны ориентироваться современные законодательства, использующие посессорную защиту вещных прав.
|
