Регламентация наказания в виде лишения свободы
в Уголовном уложении 1903 года
· Регламентация наказания в виде лишения
свободы в Уголовном уложении 1903 года (И.В. Упоров, "Журнал российского
права", N 7, июль 2002 г.)
Процесс разработки и принятия Уголовного уложения 1903 г.
оказался чрезвычайно долгим и в значительной степени отражал кризисное
состояние российской пенитенциарной системы. В состав комитета и редакционной
комиссии по составлению проекта входили ведущие российские пенитенциаристы Н.
С. Таганцев, И. Я. Фойницкий, Н. А. Неклюдов, Э. В. Фриш, Г. Г. Савич, Э. Ю.
Нольде и др. Общая часть проекта Уголовного уложения была разработана Н. С.
Таганцевым, которого в литературе относят к представителям классической теории
наказания*(1).
В объяснительной записке к проекту Уголовного уложения,
представленной редакционной комиссией, наблюдается неопределенность и
противоречивость в важнейшем вопросе, связанном с целями наказания: в одних
случаях акцент делается на устрашение, в других - на исправление. В. В.
Пржевальский, сопоставляя проект Уголовного уложения с воззрениями на основные
институты уголовного права, писал: "Редакционная комиссия то заявляет, что
наказание имеет своей целью исправление преступников, и дает даже одному из его
родов, назначаемому за весьма суровые правонарушения, название
"исправительного дома", то вдруг говорит, что известный род наказания
(каторга) преследует по преимуществу карательные, а не исправительные цели.
Следовательно, одно из двух: или комиссия противополагает карательные цели
исправительным, не считая, значит, исправление "карательной целью",
то есть целью наказания; или комиссия допускает, в некоторых случаях, наказание
как неизбежную кару, как абсолютное социальное возмездие, независимо от
достижимости каких-либо утилитарных результатов: Комиссия то совершенно
основательно признает, что наказание не должно деклассировать преступника,
навсегда выбивать его из социальной колеи, и вводит, ввиду этого, реабилитацию,
отменяет пожизненное лишение прав, то, в явное нарушение принятого ею основного
взгляда, вдруг, ни с того, ни с сего обязательно присоединяет к многим
наказаниям (каторге, поселению, исправительному дому, тюрьме при имущественных
и должностных преступлениях) лишение прав на известный срок и по отбытии
уголовного наказания, независимо от мотивов, во имя которых действовал виновный,
и таким образом препятствует реклассации осужденного"*(2).
Двойственность позиции редакционной комиссии привела к тому,
что в Уголовном уложении 1903 г. не оказалось ни одной нормы, где определялись
бы цели наказания, его задачи и основные принципы исполнения. В целом же дух
нового уголовного закона был предопределен не столько учеными-разработчиками,
сколько государственными политиками, которые на рубеже двух столетий больше
склонялись прежде всего к устрашающей роли наказания. Так, по мнению Особого
присутствия соединенных департаментов Госсовета, где проект Уголовного уложения
проходил последнюю, наиболее важную экспертизу, "лестница наказаний,
являясь орудием, которым государство ведет борьбу с преступностью, должна
удовлетворять многим условиям; заключающиеся в ней наказания, содействуя
исправлению лиц, виновных в преступлениях (лишь содействуя, а не имея это
основной задачей. - И. У.), должны, вместе с тем, устрашать всех помысляющих
вступить на путь преступности; в то же время они должны отвечать чувству
справедливости; не будучи жестоки, они не должны, однако, своею слабостию
возбуждать представления о легкости последствий преступных деяний"*(3).
В том же ключе можно расценивать и мнение Особого присутствия
Госсовета, согласно которому осужденные в каторжные работы должны привлекаться
на работах, "требующих значительного напряжения физических сил"
(преимущественно в рудниках), чем осужденные к другим видам лишения свободы*(4). Элемент устрашения содержится уже
в ст.1 окончательной редакции Уголовного уложения: "Преступным признается
деяние, воспрещенное во время его учинения под страхом наказания".
О двойственности свидетельствует и нерешительность
разработчиков в вопросе о введении одиночного заключения. При его обсуждении
были высказаны две взаимоисключающие точки зрения:
1) одиночное заключение необходимо распространить на все
места заключения как наиболее целесообразную форму лишения свободы или, по
крайней мере, придать ему широкое распространение;
2) одиночное заключение не должно быть вовсе принято в
русскую карательную систему, так как оно не соответствует условиям русской
жизни и русскому народному характеру, крайне вредно отзывается на здоровье
осужденных и влечет значительное увеличение издержек на постройку тюрем*(5).
Однако доводы второго варианта были признаны
неудовлетворительными. Особое присутствие отмечало при этом, что "нельзя
утверждать, чтобы введение одиночного заключения всегда и безусловно гарантировало
исправление заключенных, но во всяком случае несомненно, что при крайних сроках
лишения свободы если и можно пытаться иметь какое-либо влияние на арестанта, то
лишь при системе полного отделения его от других соарестантов и при возможной в
этом случае индивидуализации мер исправления"*(6).
Между тем эффективность одиночного тюремного заключения
подвергалась сомнению еще с середины XIX века, когда прошла волна эйфории от
практики его применения в Америке, где, к слову, эта система так и не нашла
широкого распространения. П. Д. Калмыков писал, что условия одиночного
заключения, "отдаляя осужденного от сообщества людей, поселяют чувство
одиночества, вредное для него при переходе в общество: не представляют
достаточных данных для суждения о нравственном исправлении осужденных"*(7).
А. Д. Марголин, ссылаясь на практику одиночного заключения
по французской тюрьме "Fresnes", где при наличии отличных бытовых
условий содержания (водопровод, парк для прогулок, вентиляция, свежая пища и
др.) наблюдалось относительно большое число самоубийств и помешательств, писал,
что "один год, а иногда два-три года одиночного заключения являются
слишком продолжительными, более чем достаточно - три-шесть месяцев"*(8).
Все же в окончательной редакции Уголовного уложения
одиночное заключение нашло место (ст.18, 20), что лишний раз подтверждает
склонность законодателя прежде всего к устрашающей цели наказания.
Подчеркнем, что, говоря об одиночном заключении, мы отделяем
его от системы разъединения арестантов на ночь - эта система соответствовала
передовым пенитенциарным идеям того времени и вопрос о ее применении активно
обсуждался при разработке проекта Уголовного уложения. Было предложено ввести
соответствующие нормы в закон. Однако верх взял здравый смысл, связанный с
нереальностью подобного устройства мест заключения, поскольку это потребовало
бы огромных затрат.
Особое присутствие Госсовета, не желая все же отходить от
передовых пенитенциарных идей, пошло на осторожный вариант, предписав министру
юстиции принять надлежащие меры:
а) для устройства в каторжных тюрьмах и исправительных домах
приспособления для разобщения осужденных на ночь, а в исправительных домах - и
на свободное от работы время;
б) для устройства в исправительных домах необходимого числа
камер одиночного заключения;
в) для переустройства тюрем по системе одиночного
заключения.
В текст самого Уголовного уложения (ст.1) были включены
позже следующие примечания.
1. Содержащиеся в каторжных тюрьмах разобщаются на ночь,
если имеются необходимые к тому приспособления.
2. Приговоренные к заключению в исправительном доме, во
время содержания их в общем заключении, разобщаются на свободное от работы
время и на ночь, если имеются необходимые к тому приспособления.
3. Лица мужского пола, в случае направления их на работы вне
исправительного дома, отбывают оные отдельно от вольнонаемных.
4. В крепостях преступники разобщаются на ночь, если имеются
необходимые к тому приспособления.
В отношении одиночного заключения никаких оговорок
законодатель не сделал, подразумевая, что это требование должно выполняться
неукоснительно. Однако и с указанными примечаниями, как показала практика,
нормы о разъединении арестантов на ночь и в свободное от работы время, а также
одиночное заключение, так и остались невыполненными.
Тем не менее решение было принято, и оно тут же вызвало ряд
критических замечаний. Так, Г. Г. Евангулов писал, что "изменению этому
(разъединение на ночь и одиночное заключение. - И. У.) едва ли не суждено
остаться на бумаге: Даже новые исправительные арестантские отделения и тюрьмы
строятся по казарменному типу, с ограниченным числом одиночных камер. Таким
образом, пенитенциарная реформа, предположенная новым Уложением, сведется,
вероятно, на практике, к переименованию исправительных арестантских отделений в
исправительные дома и тому, что суд будет назначать виновным заключение в
тюрьме по расчету одиночного заключения"*(9).
Известный профессор Лионского университета Р. Гарро также
отмечал несоответствие предусмотренной Уголовным уложением карательной системы
существующему положению, что, по его мнению, не позволяло реализовать эту
систему в короткий срок*(10).
Приведем еще мнение А. Д. Марголина, который писал, что одиночная система
заключения существует пока лишь на страницах нового кодекса - в жизни
практическое проведение ее будет исключительным*(11).
Согласно ст.2 Уголовного уложения лестница наказаний,
связанных с лишением свободы, выглядит следующим образом:
1) каторга; 2) заключение в исправительном доме; 3)
заключение в крепости; 4) заключение в тюрьме; 5) арест.
По сравнению с Уложением о наказаниях уголовных и
исправительных 1845 г. перечень видов лишения свободы сократился, однако и пять
видов относительно уголовного законодательства других стран следует признать
явлением преувеличенным. В связи с этим А.Д. Марголин писал:
"Исправительный дом и тюрьма в европейских странах почти нигде не
существуют вместе. Где критерии их разделения? Редакционная комиссия
оправдывает... для долгосрочного заключения более подходяще общее содержание, а
для краткосрочного - в виде одиночного заключения... Однако различия не столь
уж существенны... И поэтому несравненно целесообразнее было бы безвозвратно
пожертвовать исправительными арестантскими отделениями, не создавая их суррогат
в виде исправительного дома, а ограничиться лишь тюрьмою... Заключение в
крепости также может быть вычеркнуто без особенного ущерба для карательной
системы. Взамен этого можно было бы придумать максимальный срок ареста - хотя
бы до 6 лет"*(12).
Как представляется, данное предложение было достаточно
резонным. К этому следует добавить, что условия содержания в каторжных тюрьмах
по внешним признакам мало отличались от собственно тюремных помещений; то же
касается и арестных помещений. Поэтому все указанные виды лишения свободы можно
было бы объединить, проведя необходимые различия по режиму содержания. Это, как
известно, и было реализовано, хотя и в других формах и при совершенно других
социально-экономических условиях, - в УК РСФСР 1960 г. и ИТК РСФСР 1970 года.
Напомним, что одной из причин включения усложненной лестницы лишения свободы
является усилившееся влияние социологического направления теории наказания,
представители которого входили в состав разработчиков проекта Уголовного
уложения (И. Я. Фойницкий, Н. А. Неклюдов и др.)*(13).
Согласно ст.16 Уголовного уложения каторга назначалась без
срока (за особо тяжкие преступления) или на срок до пятнадцати лет.
Приговоренные должны были размещаться в каторжных тюрьмах, в общем заключении,
и подвергаться принудительным тяжким работам как в помещениях тюрем, так и вне
их. По отбытии каторжных работ осужденные переводились на поселение в
предназначенные для этого местности. Как видно, принцип отбывания данного вида
лишения свободы остался прежним. Осужденные к каторге без срока по истечении
пятнадцати лет, а осужденные к срочной каторге по истечении двух третей
определенного им срока, в случае одобрительного их поведения, могли быть
переведены на поселение. В дальнейшем, по истечении десяти лет и также в случае
одобрительного поведения, они могли быть освобождены и от поселения (ст.23).
В сравнении с Уложением о наказаниях уголовных и
исправительных рассматриваемое наказание претерпело существенные изменения.
Во-первых, значительно упрощено название (ранее было: "лишение всех прав
состояния и ссылка в каторжные работы"). Во-вторых, упразднено деление
каторжных работ на степени (было семь степеней). В-третьих, исключено телесное
наказание, с которого раньше начиналась реализация ссылки в каторгу.
В-четвертых, произошло сокращение максимального фиксированного срока наказания
(было до двадцати лет), исключено вечное поселение после отбытия каторжных
работ. В-пятых, значительно сокращен перечень лишаемых прав осужденного.
Наконец, в-шестых, упразднен сословный признак. Все эти новеллы вобрали в себя
произошедшие за полвека изменения в жизни российского общества, к числу которых
нужно отнести прежде всего увенчавшееся успехом движение за отмену телесных
наказаний, крестьянскую реформу, которые, в свою очередь, отражали
распространение в России либерально-гуманистических идей, предполагающих
раскрепощение личности человека, уважение его права на свободу, человеческое
достоинство и личную неприкосновенность.
Особо подчеркнем в связи с этим конкретизацию правового
положения осужденных, в том числе к каторге. Так, согласно ст.30 Уголовного
уложения приговоренный к каторге, заключению в исправительном доме и заключению
в тюрьме (с лишением прав состояния) утрачивал права:
1) участвовать в постановлениях и выборах сословных собраний
и быть избирателем или избираемым в земских, городских или общественных
собраниях;
2) состоять на государственной, сословной, земской,
городской или общественной службе;
3) состоять на службе в армии или во флоте;
4) занимать церковные должности;
5) выбирать промысловые свидетельства на ряд торговых
предприятий;
6) быть опекуном или попечителем;
7) быть начальствующим, воспитателем или учителем в
общественном или частном учебном заведении;
8) быть третейским судьей, а также членом конкурсного
управления или администрации, присяжным попечителем, присяжным заседателем,
присяжным поверенным или поверенным по делам, производящимся в государственных,
сословных, земских, городских или общественных установлениях;
9) быть свидетелем при договорах или актах, требующих
свидетельской сказки.
Указанные права могли быть восстановлены по прошествии
определенного срока после освобождения (от пяти до десяти лет), за исключением
случаев, когда тому препятствуют специальные установления (ст.31 Уголовного
уложения). Кроме того, уточняются некоторые имущественные права осужденных
(ст.29), а также ограничения осужденных в выборе места жительства (ст.34, 35).
Следует расценивать указанные положения как одно из главных достоинств нового
российского уголовного законодательства начала века, позволяющего говорить об
укреплении гарантий прав осужденных. Заметим, что в последующих российских
уголовных и уголовно-исполнительных законах, включая УИК РФ 1997 г., степень
регулирования данных вопросов уступает Уголовному уложению.
Обратим внимание и на следующие обстоятельства. Во-первых, в
Уложении впервые обнаруживается связь между уголовным и уголовно-исполнительным
законодательством: в ст.29 Уголовного уложения дается ссылка на Устав о
ссыльных (в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных такой ссылки не
было, несмотря на действие Устава о ссыльных). Во-вторых, отмеченная выше
неизбежность отмирания каторжных работ в том виде, в котором они были
закреплены в Уложении 1845 г., подтверждается тем, что в Уголовном уложении
наказание в виде каторги уже мало чем отличается от заключения в исправительном
доме или тюрьме.
В целом можно констатировать следующее. Уголовное уложение
1903 г. было "крупным событием первостепенной важности" в российском
праве того времени. В правовой истории России это заметный шаг в развитии
уголовного права. В нем более четко отрегулировано, в частности, правовое положение
осужденных. Несколько снижена суровость наказаний, связанных с лишением
свободы, что отражало общеевропейскую тенденцию гуманизации уголовных
наказаний. Закреплена непосредственная связь уголовно-правовых и
уголовно-исполнительных норм. Предоставлены большие возможности для проведения
принципа индивидуализации наказания.
Вместе с тем Уголовное уложение имеет немало недостатков.
Нельзя не согласиться с П. П. Пусторослевым в том, что этот закон составлен
"бюрократическим путем: безо всякого участия представителей русского
народа"*(14). Особо подчеркнем
это, потому что во многих других странах над подобными законопроектами уже
давно работали представительные органы власти. Добавим, что в этом вопросе
Уголовное уложение в принципе ненамного продвинулось вперед по сравнению с
Уложением о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года.
Представляются серьезными и упущения, заключающиеся в
отсутствии норм, определяющих цели, задачи наказания, прежде всего лишения
свободы, как наиболее употребляемого, и принципов его исполнения. Если
отсутствие таковых норм в Уложении 1845 г. можно объяснить и тем, что такой
закон в России создавался впервые, и тем, что к тому времени еще не сложилась
наука уголовного права, то к концу XIX века этих причин уже не было; более
того, ряд российских ученых-криминалистов имели международное признание (И. Я.
Фойницкий, Н. С. Таганцев, Н. А. Неклюдов, Н. Д. Сергеевский и др.). Вполне
справедлив упрек П. П. Пусторослева по поводу того, что в Уголовном уложении не
нашел применения "новейший институт" в виде "испытания
преступника" (условное осуждение)*(15).
Неоправданно слабое развитие получил и институт условно-досрочного
освобождения.
Есть достаточно серьезные основания согласиться с критикой
Уголовного уложения Н. Н. Полянским в части назначения наказаний за
государственные преступления, имея в виду фактически поставленную на первое
место цель охраны государственной власти, а не прав граждан ("отсутствие
каких бы то ни было норм, направленных к ограждению политических прав
народа"*(16)). Наконец, отметим
и то обстоятельство, что Уголовное уложение мало изменило ситуацию в
пенитенциарной системе России, которая в значительной степени развивалась сама
по себе.
И.В. Упоров,
доцент Краснодарского
юридического института МВД РФ,
кандидат юридических
наук
"Журнал российского права", N 7, июль 2002 г.
─────────────────────────────────────────────────────────────────────────
*(1) См.: Пушкаренко А. А. Введение к Уголовному уложению 1903
года // Российское законодательство Х-ХХ веков. М., 1994. Т. 9. С. 249.
*(2) Пржевальский В. В. Проект Уголовного уложения и
современная наука уголовного права. СПб., 1897. С. 28-29.
*(3) Российское законодательство Х-ХХ веков. М., 1994. Т. 9.
С. 255.
*(4) См.: Уголовное уложение с изложением рассуждений, на
коих они основаны // Материалы Особого присутствия Государственного совета при
обсуждении проекта Уголовного уложения. СПб., 1910. С. 155.
*(5) См.: Там же. С. 132.
*(6) Там же. С. 133, 141.
*(7) Калмыков П. Д. Учебник уголовного права. М., 1866. С.
312.
*(8) Марголин А. Д. Из области уголовного права. Киев, 1907.
С. 54.
*(9) Евангулов Г. Г. Уголовное уложение. СПб., 1903. С. 27.
*(10) См.: Российское законодательство Х-ХХ веков. Т. 9. С.
226.
*(11) См.: Марголин А. Д. Указ. соч. С. 53.
*(12) Там же. С. 53-55.
*(13) См.: Полубинская С. В. Цели уголовного наказания. М.,
1990. С.10.
*(14) Пусторослев П. П. Русское уголовное право. Общая
часть. Юрьев, 1907. С. 74.
*(15) См.: Там же.
*(16) Полянский Н. Н. Русское уголовное законодательство о
стачках и другие статьи по уголовному праву. М., 1912. С. 245-246.
