Реформы уголовной юстиции конца XX века
и дискурсивная состязательность
· Реформы уголовной юстиции конца XX века и
дискурсивная состязательность (А.В. Смирнов, "Журнал российского
права", N 12, декабрь 2001 г.)
Со второй половины XX века в мире остро встал вопрос о
реформировании уголовной юстиции, которая во многом перестала удовлетворять
требованиям общества, перешагнувшего некий исторический рубеж. Многие его
называют переходом к новому - постиндустриальному, или информационному, - типу
цивилизации. В ряде стран (Франция, Великобритания, Германия, Италия, Испания,
Финляндия, Россия) идут напряженные поиски моделей уголовного судопроизводства,
адекватных изменившимся социальным условиям. Однако пути к этому видятся
по-разному, в зависимости от представлений и вкусов правоведов, политиков и
законодателей. Одни пытаются решить проблему путем заимствований чужих
процессуальных форм, среди которых особой популярностью пользуется английский
тип судопроизводства, другие развивают в свете новых идей собственные традиции,
например, континентального права. Говорят также о формировании конвергентной
общеевропейской формы уголовного процесса. Вместе с тем анализ преобразований в
этой сфере обнаруживает некую общую тенденцию. С социологической точки зрения
она состоит в рационализации судопроизводства как формы социального действия. В
этой связи, на наш взгляд, можно вскоре ожидать появления в современном мире
нового порядка судопроизводства, который назовем дискурсивно-состязательным*(1).
Социологически дискурсивно-состязательный тип процесса
адекватен обществу постиндустриального (информационного) типа, которое сейчас
пребывает в состоянии становления и где публичные цели должны достигаться не за
счет перераспределения общественных ресурсов в пользу узкого круга властвующих
субъектов, а путем стимулирования социально значимых интересов всех индивидов,
предоставления им максимальных возможностей для реализации своего личностного
потенциала. В настоящее время дискурсивная состязательность так же, как и
породившие ее социальные явления, находится лишь на этапе зарождения. Однако ни
одно из тех положений, которые сформулированы в этой статье, не является просто
проекцией умозрительной теоретической конструкции. Их реальные прообразы
разбросаны по национальным процессуальным формам в качестве реальных ростков
нового правового содержания.
Нельзя сказать, чтобы этот процесс шел ровно. Реформы
нередко сменяются контрреформами, частичным возвратом к прежним процессуальным
формам, как это имело место во Франции в 1993 г. и в Италии в 1989-1992 годах.
Но общая тенденция перемен ясна - это стремление распространить
состязательность не только на судебные стадии процесса, но и на предварительное
расследование, в первую очередь за счет перераспределения здесь процессуальных
функций, превращения традиционного следственного судьи (juge d'instruction. - фр.)
в "судью над следствием", а также достижения на стадии
предварительного расследования действительного равенства сторон*(2).
Формирующийся порядок судопроизводства делает преимущества
состязательности одинаково доступными и надежными для каждого, а не только для
сильного или властного, как это имело место в предыдущих, частно- и
публично-исковых видах состязательности*(3).
"Малое в большом - прекрасно" - лозунг информационной цивилизации
актуален и для нового судопроизводства. В этом смысле можно говорить о
демократизации состязательного начала в дискурсивном процессе. Дискурсивная
состязательность стремится обеспечить стороны не просто формально равными, но
фактически достаточными возможностями для активной защиты своих законных
интересов. Речь идет не о равноправии (идентичности прав) сторон, а об их
функциональном равенстве, когда равны не столько права (в полном объеме они
могут не совпадать), сколько процессуальные функции. Равенство функций не
означает их предметного совпадения (обвинение, защита и судебная функция
по-прежнему строго разграничены) - оно заключается в их одинаковой
"мощности", способности сторон равно эффективно добиваться своих
целей. В отличие от искусственного выравнивания сторон за счет предоставления
защите ряда пассивных гарантий, как это было в старом, публично-исковом
состязательном процессе, функциональное равенство наделяет участников новыми
правами. Назовем их дискретными полномочиями сторон. Они означают, во-первых,
обязательность для официальных органов, и в первую очередь для суда,
определенных законных требований сторон (главным образом, касающихся получения
доказательств), а во-вторых, возможность реализации своих прав непосредственно
самими сторонами в силу указания закона, без испрашивания каждый раз разрешения
у какой-либо процессуальной инстанции. Так, за потерпевшим в современных
процессуальных системах все чаще закрепляется право на участие в осуществлении
функции обвинения дополнительно с государственным обвинителем или субсидиарно,
в случае, если тот отказывается от обвинения (реальный аналог - voie
d'intervention по УПК Франции). Потерпевший может также возбудить уголовное
преследование, после чего предварительное следствие проводится публичным
органом в обычном порядке (voie d'action). Наконец, в случае отказа публичного
органа возбудить уголовное преследование потерпевший может заставить его
сделать это путем обжалования данного решения в суде (как в Австрии). Но
наиболее радикальным вариантом остается предоставление частному лицу права
самому возбудить уголовное преследование и провести досудебную подготовку.
Ясно, что для утверждения в новом процессе подобных идей
недостаточно одной лишь воли законодателя. Необходимо наличие серьезных
материальных, организационных и социально-психологических предпосылок, без чего
названные дискретные полномочия сторон останутся не более чем декларацией. О
том, что подобные условия в современном мире постепенно созревают,
свидетельствует отмеченный Э. Тоффлером эффект "разделения решений",
порожденный информационным "взрывом", стремительно нарастающим
разнообразием социальной жизни, когда традиционные управленческие методы уже не
подходят для решения увеличивающихся почти в геометрической прогрессии массы
проблем. В высшей степени этот вывод справедлив и для сферы юстиции - чуть ли
не единственной отрасли социального управления, которой приходится иметь дело
не со специализированным сектором информации, а с фактами, относящимися
практически ко всем областям человеческой деятельности. Следователи, судьи -
специалисты в области права - ежедневно сталкиваются с проблемами, выходящими
за рамки их специальных знаний или жизненного опыта. Причем разнообразие
окружающей действительности делает вопросы все более сложными. Компетентность
перестает соответствовать компетенции. Традиционные, ранее легко
"сходившие с рук" проволoчки и недоделки полиции, следователей и
судей вдруг начинают оборачиваться крахом уголовных преследований и отменой
судебных решений, не выдерживая аргументов первого же толкового адвоката. Так,
в Италии в 70-х гг. из десяти дел, поступавших в суды, шесть прекращались*(4); в Англии Королевская служба
уголовного преследования прекращает до 20 процентов дел, поступающих из
полиции, причем 58 процентов из них - в связи с недостаточностью доказательств*(5). В США обвинения формулируются
прокурорами только по 30-35 процентам дел, представленных полицией*(6). В Германии, по некоторым данным,
прокуратура отказывает в проведении расследования по 70 процентам материалов о
преступлениях против личности*(7). В
Австрии до 50 процентов арестов отменяются судами после проверки их законности
в состязательном судебном заседании*(8).
Главный резерв для распространения состязательности
"вглубь" уголовного судопроизводства - предварительное расследование.
Последнее в континентальном процессе долгое время и почти повсеместно строилось
по французскому образцу, в основе которого лежал наполеоновский Кодекс
уголовного следствия (Code d'instruction criminelle) 1808 года. Классический
принцип этой модели - отделение функции уголовного преследования, выполняемой
прокуратурой, от функции предварительного следствия - прерогативы следственного
судьи, был сохранен и во французском УПК 1958 года. Однако такое разделение
представляет собой лишь квазисостязательность, ибо следственные полномочия
судьи практически неотделимы от полномочий обвинительных.
Попытки реформировать предварительное расследование начали
предприниматься в континентальной Европе с середины 70-х гг. ХХ века, но
особенного размаха достигли в конце 80-начале 90-х годов. При этом реформы шли
в двух близких, обычно пересекающихся направлениях. Первое из них было связано
с передачей следственных функций прокуратуре и отказом от фигуры следственного
судьи либо превращением судьи-следователя в "судью над следствием",
функция которого ограничивается судебным контролем. Считается, что такое
преобразование способствует превращению досудебной подготовки в состязательную
процедуру. Второе направление состоит в уравнивании прав обвинения и защиты,
что также рассматривается как поворот к состязательности.
Можно выделить несколько моделей реформирования
континентальных процессуальных систем, в рамках которых в той или иной степени
реализовывались указанные направления. Противоположными крайними вариантами
являются, на наш взгляд, французский и итальянский (последний недавно взяла за
образец также Финляндия), между которыми можно поместить германский, а также
португальский и испанский. К последним двум промежуточным моделям приближен
проект реформы французского процесса, предложенный в 1989 г. комиссией под
председательством профессора М. Дельмас-Марти. Франция посредством недолго
просуществовавшего закона от 4 января 1993 года сделала попытку смягчить
следственный характер досудебной подготовки. Однако посягнуть на французскую
судебную реликвию - juge d'instruction - авторы того закона не посмели,
ограничившись лишь тем, что освободили следственного судью от несостязательной
обязанности самому предъявлять обвинение. В отношении же обвиняемого, напротив,
творцами закона была избрана суперлиберальная линия: при первом же появлении
доказательств, позволяющих сделать предположение о конкретном лице, совершившем
преступление, прокурор, так же, как и следственный судья, был обязан немедленно
известить об этом "лицо, привлекаемое к рассмотрению" (реrsоnnе a
l'encontre de laquelle), которое решили больше не называть обвиняемым. Таким
образом, привлечение лица к рассмотрению не зависело по этому закону от
принятия специального решения прокурором либо следственным судьей, а
определялось "волею судеб", в зависимости от наличия или отсутствия
доказательств. Расследование при этом, конечно, теряло всякую секретность, а оперативно-розыскная
деятельность существенно осложнялась, если вообще была возможна.
Введение закона вызвало заметное снижение активности
судебной полиции: резко упало число задержаний и дел, по которым проводилось
предварительное следствие. В связи с этим закон в том же году был срочно
пересмотрен (закон от 24 августа 1993 года), и уголовный процесс Франции в
части распределения процессуальных функций вернулся в привычное русло*(9). Расследование во французском
процессе по-прежнему ведет судья-следователь, принимающий дело к своему
производству, собирающий доказательства, заключающий под стражу и, как и
раньше, фактически предъявляющий обвинение. Иначе говоря, следственный судья
продолжает совмещать юрисдикционные (судебные) полномочия с расследованием
преступления, которое практически неотделимо от уголовного преследования.
При этом важно отметить, что уравнивание защиты с обвинением
происходит не путем предоставления ей активных прав по собиранию и проверке
доказательств - обязательный характер требований защиты о проведении
следственных действий, право на адвокатское расследование, - а за счет
пассивных гарантий, среди которых наибольшее значение придается обжалованию
незаконных действий и контролирующей роли обвинительной камеры. Поэтому в общем
и целом предварительное расследование во Франции осталось смешанным, с
относительно влиятельной розыскной составляющей.
В отличие от Франции Италия, которая в 1989 г. после
25-летних исследований, начатых еще в 60-е годы комиссией Министерства юстиции
под председательством профессора Ф. Карнелутти, удивила мир новым
ультрасостязательным кодексом, который почти зеркально воспроизвел на Апеннинах
английскую модель судопроизводства. В самом деле, новый кодекс перенес
предварительное следствие в заседание суда первой инстанции, где оно сделалось
состязательным аналогом английского arraingment (предварительного слушания),
оставив досудебную подготовку (дознание) прокурору и полиции. Судебное
разбирательство, таким образом, складывается из двух частей - предварительного
следствия и судебного рассмотрения с прениями сторон. Поскольку прокуратура и
другие органы уголовного преследования в состязательном процессе - лишь
сторона, уравненная в правах с защитой, самостоятельно собранные ими материалы
по общему правилу (которое, впрочем, знает целый ряд исключений, вызванных
практическими соображениями) не могут рассматриваться как судебные
доказательства и не должны приниматься во внимание судом без состязательной
проверки. Это привело итальянского законодателя к идее "двух папок":
первая - с материалами дознания, вторая - с доказательствами, полученными на
стадии судебного разбирательства. Суд не имеет права даже знакомиться с
"первой папкой", что должно обеспечить полную непредвзятость
исследования им доказательств в судебном разбирательстве ("вторая
папка"). Процесс формирования доказательств почти целиком сместился в
судебные стадии. При этом инициатива их получения перешла от суда к сторонам,
по просьбе которых по общему правилу только и допускаются теперь в процесс
доказательства*(10). Итак,
предварительная подготовка в итальянском процессе в самом деле стала целиком
состязательной, но в такой форме, что за это пришлось заплатить крайним
рассредоточением материалов дела, риском утраты важной информации, добытой на
дознании.
В Финляндии модель процесса, весьма близкая к очерченному
выше (и считающаяся здесь "аккузаторной"), была учреждена в 1998 г.
законом о судопроизводстве по уголовным делам. Предварительное расследование
здесь производится полицией, а за возбуждение и поддержание судебного
преследования отвечает официальный обвинитель. Причем потерпевшая сторона в
случае его отказа может самостоятельно возбудить обвинение. По сложным делам
назначается предварительное судебное исследование, которое может проводиться
как в виде устного слушания сторон, так и в упрощенной документальной форме
путем представления сторонами суду письменных заключений по отдельным вопросам
дела. Фактически используется и система "двух папок", поскольку чтение
в главном судебном рассмотрении документов и докладов, как правило, воспрещено,
и суд должен обосновывать свое решение тем, что непосредственно предъявлено в
заседании, а не протоколами и другими письменными материалами.
Промежуточное положение между французской и
"итало-финской" моделями реформ предварительного расследования
условно занимают немецкая и испанская. Общее у всех систем то, что судья
продолжает принимать непосредственное участие в следственных действиях в ходе
предварительной подготовки. Это напоминает французский вариант, однако
судейское участие здесь все же ограничено, ибо основная, или, по крайней мере,
существенная доля инициативы по собиранию доказательств переходит от
следственного судьи к сторонам. Впрочем, на этом сходство названных моделей
заканчивается и начинаются различия.
В Германии законом от 9 декабря 1974 года "О реформе
уголовно-процессуального права" был ликвидирован институт предварительного
следствия, а его место заняло прокурорско-полицейское дознание, в котором
принимает участие и так называемый судья-дознаватель. Его главные задачи
состоят в легализации судебных доказательств путем проведения по ходатайству
сторон (в первую очередь, прокурора и полиции) судейских следственных действий
(§ 162-163а УПК ФРГ) и в решении вопроса об аресте. Однако немецкому
"судье-дознавателю" были оставлены и некоторые чисто следственные
полномочия, например, право по своей инициативе (ex officio) производить
неотложные следственные действия (§ 163), допрашивать обвиняемого (§ 135),
руководить деятельностью эксперта (§ 79). То есть наполовину
"судья-дознаватель" остался судьей-следователем, хотя и не принимает
дела к своему производству.
Данный закон нельзя назвать либеральным. Формально учредив
на стадии предварительного расследования состязательный "треугольник"
и даже предоставив обвиняемому и его защитнику безусловно состязательное, хотя
и ограниченное, право присутствовать на судейских следственных действиях, он
вместе с тем отменил ряд важных процессуальных гарантий обвиняемого (право знакомиться
с материалами дела при окончании предварительного расследования, заявлять при
этом ходатайства об истребовании дополнительных доказательств и др.). Кроме
того, право инициативы в получении с помощью судейских следственных действий
судебных доказательств принадлежит в немецком процессе в большей степени
прокурору и полиции, чем стороне защиты. Все это отражает преобладающее в
нынешней доктрине немецкого уголовного процесса отношение к принципу равенства
прав обвинения и защиты как к несовместимому со структурой германского
уголовного судопроизводства*(11).
Таким образом, состязательная идея об освобождении судей на стадии
предварительной подготовки от несвойственных им следственных функций была
проведена в Германии половинчато, а состязательность в целом даже пострадала от
небрежения принципом равенства сторон.
В Испании возобладал более осторожный, но зато и более
последовательный реформаторский подход. Закон о сокращенном уголовном
судопроизводстве 1988 г. также перераспределил следственные полномочия в пользу
прокуратуры, но лишь по делам о менее тяжких преступлениях. Особый же интерес
представляет органический закон о суде присяжных 1995 г., который учредил
оригинальную процедуру досудебной подготовки, где следственные судейские
действия по традиционному французскому образцу чередуются с состязательными
предварительными слушаниями с участием сторон, что явно заимствовано из
английского процесса. На них стороны могут заявлять ходатайства о проведении
судьей следственных действий, о прекращении дела, излагать свои соображения о
квалификации, об изменении обвинительного заключения и т. д. Следственный судья
на этих слушаниях принимает так называемое постановление, констатирующее состав
преступления, а также решения по ходатайствам сторон, в том числе о проведении
тех или иных следственных действий. В конце предварительного следствия он же
выносит постановление о назначении судебного разбирательства с участием
присяжных, если, конечно, для этого есть достаточные основания*(12).
Итак, очевидна ведущая тенденция конца 80-х-первой половины
90-х годов ХХ века в ряде стран континентального права перестроить
предварительную подготовку дела таким образом, чтобы из досудебной она также
сделалась судебной стадией. Тем самым мыслится обеспечить победу
состязательности на протяжении всего производства по уголовному делу. Почему же
состязательность - этот давно известный в континентальной Европе, даже
хрестоматийный способ построения процесса - только к концу XX столетия вдруг
пробудилась, обрела здесь "второе дыхание", начав решительное
наступление на прежде несостязательные или смешанные стадии и формы процесса?
Ответ на этот вопрос тот же, что и при объяснении феномена дискретных
полномочий сторон, - индустриализм к концу своего исторического существования
"наштамповал" такую массу проблем, что справиться с их грузом прежняя
бюрократия уже не в силах. Как пишет Э. Тоффлер, "периодически, когда
общество совершало прыжок на новый уровень сложности и груз решений разбухал,
исключенные группы, чувствуя новые возможности, усиливали свои требования
равных прав, элиты открывали двери немного шире, и общество переживало то, что
представляется похожим на волну дальнейшей демократизации"*(13). То же самое происходит и с уголовным процессом. Он -
последняя "Бастилия", свидетелями падения которой мы являемся.
Уголовная юстиция - самое острое, самое заветное оружие правящей элиты, она
делится им весьма неохотно и в самых крайних обстоятельствах. И если уж это
происходит, налицо верный признак того, что демократия становится
действительно, а не на словах, открытой для всех членов общества. Но ведь
общепринято, что истинный "питомник" состязательности находится в
Англии, пример которой давно воодушевляет многих континентальных юристов.
Замечено, что у всякой сложной проблемы обязательно есть привлекательные,
простые для понимания неправильные решения. Идея рецепции английского судебного
права континентальной почвой, с нашей точки зрения, одна из них. В научной литературе
отмечается влияние на состязательную тенденцию в континентальном процессе так
называемого европейского права, способствующего конвергенции континентальной и
английской процессуальных моделей, притом, что и само "европейское
право" находится под сильным влиянием английских судебных традиций. Отсюда
также иногда делается заключение, имеющее далеко идущие практические
последствия. Оно состоит в том, что влияние на национальные системы
европейского права - это, в сущности, рецепция английских судебных порядков*(14).
Однако говорить о рецепции континентальной Европой
английского процессуального типа судопроизводства преждевременно, если вообще
возможно. Рецепция - это, как известно, восприятие внутригосударственной
правовой системой принципов, институтов, основных черт другой
внутригосударственной правовой системы. Причем заимствование не фрагментарное,
в виде отдельных норм (такое наблюдалось между различными правовыми системами
всегда), а массированное, такое, например, как рецепция римского права рядом
государств в эпоху Возрождения. Опыт неанглосаксонских государств, пытавшихся
тем или иным способом укоренить у себя английское правосудие, свидетельствует -
за Ла-Маншем для него земли нет.
На смелый эксперимент решилась Италия. Однако английский тип
предварительной подготовки продержался здесь в неприкосновенности только три
года, после чего начался стремительный отход на прежние позиции - возвращение
доказательственного значения материалам, полученным органами предварительного расследования
вне стен суда, и т. д. Все проекты и законодательные новации, не
соответствующие "латинскому духу", были здесь в конце концов
отторгнуты. Это наводит на мысль, что в континентальной модели предварительного
расследования есть некий отвечающий современным социальным условиям
рациональный инвариант, который препятствует рецепции английского права. Этот
момент - деятельное участие на предварительном расследовании следственного
судьи - субъекта проведения следственных действий.
Опыт реформирования уголовного процесса в европейских
странах показывает, что пассивный в собирании доказательств следственный судья
(а тем более его отсутствие) не подходит для континентального права. При этом,
однако, возникает серьезная проблема. Она состоит из двух взаимосвязанных
частей: 1) как избежать смешения функций активного независимого судьи "на
следствии" с двусмысленной ролью судьи-следователя, объективно склонного к
обвинительному поведению; 2) как совместить активность суда с активностью
сторон. Ответ на эти вопросы лежит, на наш взгляд, в дальнейшем развитии
состязательного начала разделения функций. Если движение дела должно быть
результатом усилий сторон (в первую очередь обвинения, на котором лежит бремя
доказывания виновности), то его ведение - главная задача суда. Можно
присоединиться к мнению, что на суде лежит бремя разбирательства дела*(15). Оно состоит, прежде всего, в
том, что суд активно создает обеим сторонам равные условия для отстаивания ими
своих процессуальных позиций. Но одного этого может оказаться недостаточно для
обеспечения правосудия. Если стороны были поставлены ходом производства в
неравные или несправедливые условия, грозящие одной из них неблагоприятным
исходом дела, а усилий стороны явно недостаточно, чтобы самостоятельно
исправить положение, суд не должен дать процессу прекратиться, а обязан
восстановить равновесие сторон, чтобы дело было доведено до логического конца.
Для этого допустима определенная субсидиарная активность суда в выяснении
истины по делу, в том числе проведение им следственных действий. Такая
субсидиарная активность нацелена на восстановление равновесия, или фактического
равенства сторон, и потому для краткости может именоваться эгалитарной (от фр.
egalite - равенство).
Например, в ходе судебного следствия одной из сторон
предъявляются доказательства вновь открывшихся обстоятельств, которые,
во-первых, не были и не могли быть известны другой стороне, а во-вторых,
самостоятельная проверка и опровержение которых, с учетом конкретных условий
дела, явно превышает ее возможности, то есть является для нее непосильной. В
таком случае суд вправе и обязан вызвать необходимых свидетелей, истребовать
предметы и документы, способные пролить свет на данные обстоятельства, и таким
способом предотвратить несправедливость. Ясно, что в подавляющем большинстве
случаев в подобном невыгодном положении рискует оказаться сторона защиты, в то
время как у публичного обвинителя потенциальные возможности для собирания
опровергающих доказательств сохраняются почти всегда. Поэтому предлагаемое
правило может расцениваться в основном как элемент института "преимущества
защиты". Если полученные судом доказательства оказываются обвинительными
(то есть опровергают доводы защиты), они, по примеру английского процесса, могут
быть признаны допустимыми лишь в том случае, когда вызов судом свидетелей был
связан с представлением защитой из ряда вон выходящих доказательств, до которых
"не мог бы додуматься самый изобретательный ум".
Потребность в эгалитарной субсидиарной активности суда может
возникнуть и тогда, когда выяснение существенных для дела фактов в пользу
обвиняемого поставлено под угрозу из-за того, что защитник обвиняемого
обнаруживает очевидную некомпетентность или недобросовестность; когда
потерпевший, ввиду недостатка средств не пригласивший адвоката, не умеет
распорядиться своими правами и т. п. Названные условия познавательной
активности суда можно суммировать как правило непосильности опровержения.
Наконец, следственные действия по почину судьи возможны для проверки появившихся
данных о процессуальных нарушениях в целях решения вопроса о допустимости
представленных сторонами доказательств и защиты прав лиц, участвующих в
процессе. Инициатива судьи уместна и тогда, когда закон предусматривает
обязательное проведение каких-либо следственных действий, но ни от одной из
сторон не поступает ходатайства о его проведении. В подобных случаях, когда
инициатива судьи продиктована непосредственно интересами соблюдения или
исполнения норм закона, речь может идти о легальной субсидиарной активности
суда.
Итак, оптимальное сочетание активности судьи и активности
сторон вполне возможно. При этом судье вовсе не нужно быть следователем, то
есть самому раскрывать преступление, изобличать обвиняемого, предъявлять
обвинение, собирать все доказательства по делу и т. д. Достаточно, чтобы он
выполнял следственные действия, как правило, по требованию сторон, по
собственной же инициативе - лишь при наличии условий для субсидиарной судейской
активности. Субсидиарная эгалитарная активность суда - это дополнительная и
важная гарантия принципа равенства сторон, без которого состязательность
немыслима, легальная же активность обеспечивает должный правовой режим
(законность) состязательной процедуры. Таким образом, утверждение, что
состязательность не исключает, а предполагает активность суда в установлении
истины, верно, но с одним непременным "отсекающим" условием -
предотвратить втягивание суда в оказание помощи обвинителю и изобличение
подсудимого. Такая активность может быть только субсидиарной*(16). Сочетание этой судейской активности с дискретными
полномочиями сторон придаст уголовному судопроизводству мощный импульс, сообщив
ему новое качество.
Дискурсивная состязательность - это еще и
неконфронтационность, нонкомбатантность процессуальных отношений.
Нонкомбатантность прежде всего проявляется в изменении "знака"
публичности процесса, которая больше не ассоциируется с главенством одного лишь
государственного интереса. Она перестает быть официальностью, то есть
исторически унаследованным еще от построения процесса по розыскному типу
требованием вести дело лишь по долгу службы (ex officio), не считаясь с
интересами граждан - участников процесса. Публичность отныне - на службе всего
гражданского общества, в отличие от публично-искового судопроизводства, где она
имела характер узкогосударственный и в этом смысле обслуживала, в первую
очередь, корпоративный интерес политико-экономических элит. Такую публичность
можно отождествить с гражданственностью, или дискурсивностью процесса. Первым следствием
этого является переход при возбуждении уголовного преследования и поддержании
обвинения государственными правоохранительными органами от принципа
официальности (обязательности публичного преследования в каждом случае
совершения уголовно наказуемого деяния) к принципу общественной
целесообразности. Публичный орган в силу принципа целесообразности не обязан
возбуждать преследование правонарушителя, если считает, что это противоречит
общественным интересам. Вместе с тем общественная целесообразность не должна
противопоставляться принципу осуществления правосудия только судом. При
состязательной доктрине освобождение правонарушителя от ответственности самим
обвинителем не должно влечь для него ни одного из тех последствий, которые
наступают по приговору суда.
Другой результат новой, дискурсивной публичности - появление
медиационных примирительных процедур в сфере уголовного производства некоторых
государств, прежде всего, Великобритании и Германии. Они, в свою очередь,
непосредственно были заимствованы из права США, Канады и Австралии, где активно
применяются в гражданском процессе. В Японии до сих пор большинство конфликтов
разрешается с помощью примирительных процедур - акхон, среди которых различают
едан - улаживание конфликтов на досудебных стадиях с помощью посредников; викай
- способ урегулирования, близкий к европейскому примирению сторон самим судом в
ходе процесса, и шотей - снятие конфликта путем обращения сторон (с разрешения
суда) к альтернативной процедуре переговоров с участием примирительной
комиссии, которой поручается помочь сторонам вступить в мировое соглашение*(17). Шотей практически идентичен
западным медиационным процедурам.
Восприятие подобного опыта европейским правом говорит о том,
что, возможно, мы являемся свидетелями начала процесса конвергенции правовых (и
не только правовых) культур Запада и Востока, благодаря чему западное право
вновь получает непосредственный доступ к моральным нормам, который был долгое
время жестко опосредован юридической формой.
Медиационные соглашения следует отличать от формальных
признаний - сделок о признании вины, которые нашли распространение в английском
и особенно американском процессе, а также о признании обвинения, которые
появились в последнее время в законодательстве некоторых западноевропейских
государств. Сделки о признании есть проявление частно-искового правосознания,
главная их цель утилитарна - быстрейшее "снятие" конфликта ради
процессуальной экономии, а также (со стороны обвиняемого) - смягчение наказания.
И то, и другое весьма далеко от интересов достижения истины. От 80 до 90
процентов дел о фелониях в США разрешаются на основе сделок о признании вины*(18). Мотивируется это тем, что
экономия на сделках позволяет осуществляться полной судебной процедуре хотя бы
по немногим делам. Если американские сделки о признании виновности хоть
формально, но все же связаны с представлением об истинности судебного решения,
то в так называемых постинквизиционных системах, как с недавнего времени иногда
называют уголовное судопроизводство Испании и Италии, стали применяться сделки,
объектом которых является даже не сама виновность, а формальное согласие
обвиняемого с обвинительным заключением (конформидад в Испании) или
"обозначение наказания" (паттеджаменто - в Италии). В обоих случаях
обвиняемый, вступая в такую сделку, может и не признавать себя виновным. В
обмен на эти действия законом предусмотрены ограничение меры наказания (не
более шести лет лишения свободы в Испании) либо определенная скидка (снижение срока
лишения свободы на одну треть в Италии). Судебное следствие при этом не
производится.
Другая разновидность сделок - сделки об упрощении процедуры.
Сокращенно назовем их целерантными (от лат. celerantes - быстрый,
стремительный) соглашениями. Так, в Италии по окончании предварительного
следствия обвиняемый по согласованию с прокурором ходатайствует о сокращенном
рассмотрении дела в суде уже на этапе предварительного слушания, которое
проводится в основном по письменным материалам предварительного следствия. Если
по делу выносится обвинительный приговор, применяется скидка с наказания в
размере одной трети срока лишения свободы. На практике целерантные соглашения
также воспринимаются как соглашение сторон о виновности. Поэтому заслужили
неофициальное название "медленное признание вины".
В нашей литературе в последнее время раздаются голоса в
пользу легализации сделок о признании вины по американскому образцу*(19). Однако в нынешней России
принятие этих предложений может, вопреки благим намерениям их авторов,
обернуться целым "букетом" злоупотреблений, начиная с откровенного
вымогательства и кончая манипуляциями с отчетностью о раскрываемости
преступлений. Более перспективным представляется дальнейшее развитие и
совершенствование института прекращения уголовного дела ввиду примирения с
потерпевшим (ст.9 УПК РСФСР), который находится в русле медиационных
представлений.
Распространение принципа общественной целесообразности при
возбуждении уголовного преследования, а также медиационных процедур - признак
изменения самой парадигмы процессуального мышления, постепенного отхода от
представлений о состязательности как непременном противоборстве сторон, их
стремлении превзойти друг друга в судебном споре. Она все более воспринимается
как дискурс, то есть рационально мотивированная процедура принятия публичного
решения после свободного открытого обсуждения с участием заинтересованных лиц
на основе принципа равной значимости личной воли всех и уважения взаимных
интересов. Дискурсивное судопроизводство не является исковым, нацеленным
главным образом на то, чтобы одержать верх над противником. Для него имеет
первостепенное значение не понятие спора, а более общая категория усилий
сторон, для которой спор - лишь системный элемент, конструктивно важный, однако
вовсе не единственный и не универсальный. Можно сказать, что процесс движется
вперед не только спором, но и усилиями сторон, обладающих до момента вынесения
судебного решения свободой в отношении предмета процесса. Это, впрочем, не
должно быть истолковано как реанимация пресловутой концепции "единства
задач" участников процесса. Задачи и функции разных сторон по-прежнему
состоят в обвинении и защите, но совершенствуются их социальный смысл,
содержание и методы реализации. Смысл организации дискурса обвинения и защиты
состоит в восстановлении человеческих отношений, а не в их разрушении, что
неизбежно при главной ставке на противоборство. Только тогда можно говорить о
возможном единстве цели в дискурсивно-состязательной юстиции.
Задача публичного обвинителя при дискурсивном подходе
состоит не в стигматизации правонарушителя, не в том, чтобы добиться его
осуждения, "хотя бы рухнул мир". Обвинителя в первую очередь должны
беспокоить справедливость, установление истины, соблюдение прав личности и
ресоциализация виновного. Непривлечение к уголовной ответственности того, кто
невиновен, кто способен иначе загладить свою вину, примирение и прощение
сторонами друг друга - столь же ценный и желанный для публичного обвинителя
результат, как и осуждение действительно заслуживающего наказания. Обвинитель
не перестает быть обвинителем, но само обвинение из преследования обвиняемого
становится формой общественной озабоченности, "радения о вине".
Другими словами, в дискурсивном процессе обвинение перестает быть уголовным
преследованием. Весьма вероятно, что данный тезис встретит возражения такого
рода: "Деятельность стороны обвинения, направленная на оправдание, - это
бессмыслица". Однако мы далеки от того, чтобы превращать обвинителя в
двуликого Януса. Деятельность "по оправданию" исключена для него по
определению, ибо как только публичный обвинитель убеждается в невиновности,
следует отказ от обвинения в той или иной форме, после чего всякая дальнейшая
деятельность для обвинителя прекращается. Речь идет о другом - о праве на
существование таких методов воздействия на правонарушителя, которые
ветхозаветный принцип талиона - возмездия, равного по силе преступлению, -
заменяют идеей ресоциализации (новая социальная защита Марка Анселя и т. д.), а
примитивное "преследование" - формами общественного взаимодействия,
достойными истинной человечности и высоких нравственных критериев современной
цивилизации.
Действительно правым может быть лишь суд, стремящийся к
правде, непристрастный, направляющий сильных и ободряющий слабых, для которого
право превыше закона, справедливость превыше права, а милость превыше
справедливости. Закон для него - не клетка для судей, но дверь, которую надо
открыть.
А.В. Смирнов,
член
Санкт-Петербургской городской коллегии адвокатов,
доцент, кандидат
юридических наук
"Журнал российского права", N 12, декабрь 2001 г.
─────────────────────────────────────────────────────────────────────────
*(1) Дискурс (от лат. discurro - двигаться туда и сюда, в
разные стороны; тж. - беседовать, обсуждать) - рационально мотивированный
процесс образования воли (политической, юридической и т.д.) в результате
активного обсуждения тех или иных социальных действий через открытые структуры
коммуникации путем постоянного взаимного сканирования мнений.
*(2) См.: Головко Л.В. Дознание и предварительное следствие
в уголовном процессе Франции. М., 1995. С.110-111, 126-127.
*(3) Исковой, или акционарный (от лат. actio - иск,
actionare - преследовать в судебном порядке) процесс предполагает построение
обвинения в виде уголовного иска.
*(4) См.: Боботов С.В. Буржуазная юстиция: состояние и
перспективы развития. М., 1989. С.237.
*(5) См.: Diverting cases from the courts // The Criminal
Law Review. 1995. N 6. P.446.
*(6) См.: Neubauer D. W. America's courts and the criminal
justice system. North Scituate (Mass.), 1979. P.33.
*(7) См.: Kapahnke U. Opportunitaet und Legalitaet in
Strafverfahren. Tuebingen, 1982. S.44.
*(8) См.: Driendl U. Verfahrensoekonomie und
Strafprozessreform. Bochum, 1984. S.54.
*(9) См.: Головко Л. В. Указ. соч. С.117,125.
*(10) См.: Делла-Марра Т. Уголовный процесс Италии: реформа
и контрреформа // Государство и право. 1994. N 1. С.124-131.
*(11) См.: Peters К. Strafprozess: Ein Lehrbuch.
Heidelberg-Karlsruhe, 1981. S.271, 285. Критику этого взгляда см.: Mueller I.
Rechtsstaat und Strafverfahren. Frankfurt a. M., 1980. S.59.
*(12) См.: Тейман С. Возрождение суда присяжных в Испании //
Государство и право. 1996. N 12. С.129-133.
*(13) Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999. С.685.
*(14) См., например: Головко Л.В. Указ. соч. С.4, 111.
*(15) См.: Пиюк А. Позиция суда при состязании сторон //
Законность. 1998. N 10. С.34.
*(16) См.: Лазарева В.А. Судебная власть и ее реализация в
уголовном процессе. Самара, 1999. С.117; Пиюк А. Указ. соч. С.33-34.
*(17) См.: Давид Р. Основные правовые системы современности.
М., 1988. С.439-460.
*(18) См.: Neubauer D. W. Op. cit. P.37.
*(19) См.: Лазарева В. Легализация сделок о признании вины
// Российская юстиция. 1999. N 5. С.40-42.
