Конституция как государственно-правовая традиция и условия ее изучения в российской правовой среде /

• Конституция как государственно-правовая традиция и условия ее изучения в российской правовой среде.
  Арановский, К. В.
  

  Конституция как государственно-правовая традиция и условия ее изучения в российской правовой среде

  К. В. Арановский*

  Конституционализм представляет собой своего рода традицию, оснащен­ную не только непосредственно видимой частью — нормативными текстами, набором политико-правовых учреждений, институтов публичной власти, но и системой мировоззренческих представлений, верований, образов, поведен­ческих навыков и автоматизмов. В этом смысле образование конституцион­ного режима является не только и не столько официальным актом про­возглашения основного закона, конституционного по содержанию, но и привитием, формированием образа жизни, жизненной философии со всеми ее ценностями, противоречиями, достоинствами и изъянами. Данный процесс имеет различные параметры.

  Столь же ясно, что включение конституционализма в правовую среду России нельзя рассматривать как заполнение юридическим материалом еще не освоенного пространства. Напротив, даже после многочисленных раз­рушений, которые часто терпела отечественная правовая культура, она не оставляет впечатления пустоты, вполне свободной для размещения в ней заимствованных политико-правовых образований типа конституции. Это видно хотя бы из того, что конституционные намерения, положения осущест­вляются в России порою довольно далеко от их прямого смысла и не с той последовательностью, во многом не в той интерпретации, как можно наблюдать в ряде стран с укоренившимся конституционализмом.¹

  Подобное наблюдение само по себе позволяет предположить, что отношения, на которые конституционная традиция претендует, не свободны от влияния других регуляторов, что такие регуляторы имеют, политико-правовое значение и не обязательно совпадают с конституционализмом. Впрочем, было бы странно ожидать иного, когда каждое общество вырабаты­вает и считает для себя основополагающими не только речевой строй или жизненные навыки в целом, но и, например, формы представительства,² самоуправления, равно как и другие способы и манеры политико-правового существования.

  Следовательно, речь должна идти о взаимодействии, условиях соприкос­новения двух явлений, которые в данном случае можно условно объединить общим наименованием государственно-правовой традиции.³ Оперировать понятием конституционно-правовой традиции применительно к России было бы преждевременно, поскольку о наличии таковой нельзя утверждать бездоказательно. Что же касается государственного права, то оно характерно для всякого политически обустроенного общества, где присутствуют государ­ственность и правовое регулирование соответствующих отношений. Поэтому понятие государственно-правовой традиции относимо и к соответствующей части правового регулирования в России, и к конституционному праву, которое является разновидностью права государственного.

  Рассуждения о государственно-правовой традиции следует предварить наименованием включаемых в нее элементов и объяснением причин, позволя­ющих скомпоновать представление о ней именно тем, а не иным образом. Следует правда, оговориться, что рамки статьи позволяют в основном лишь назвать некоторые признаки, характеристики государственно-правовой традиции и дать им только отдельные, очень неполные объяснения.

  Представление о праве как о совокупности или системе объективно выраженных (в законодательстве и прочих источниках) и санкционирован­ных государством норм не вполне соответствует целям исследования, когда конституция представлена как государственно-правовая традиция, когда внимание обращено на условия ее освоения в национальной, в том числе российской, правовой среде. Такое объяснение права есть общепринятая и во многих отношениях полезная условность, или фикция. Ее положительные эффекты различны: она наводит некоторый умозрительный порядок в убежде­ниях и представлениях о законности, ограничивает круг наблюдаемых явлений в исследованиях, имеющих дело с изучением законодательства и всего, что с ним связано, делает тем самым подобные исследования строгими и предметными.⁴

  Однако же та польза, которую обещает подобное представление о праве, не делает его соответствующим действительности. Всего лишь один вполне риторический вопрос кажется достаточным, чтобы в этом убедиться: следует ли считать право, не беря во внимание его прочие атрибуты, прямым регулятором человеческого поведения? Понятно, что такой вопрос имеет только положительный ответ. Представления о праве обладают обязательным функциональным признаком, который заключается в том, что право, чем бы оно ни было, регулирует поведение людей в некоторых (юридически освоен­ных) сферах общественных отношений.

  Но если так, то когда речь идет об осмысленном и даже о патологи­ческом поведении людей, прямым и непосредственным регулятором их поступков выступают не те тысячи и миллионы положений, которые выражены вовне и санкционированы различными способами, а волевые акты, эмоцио­нальные комплексы, верования, идеи, представления и прочие элементы психики, представленные в разных состояниях и соотношениях. В тех случаях, когда психические регуляторы бездействуют, исчезает как таковое и социально регулируемое поведение человека. Его возможная активность тогда объяснима физиологическими драйвами (движениями), инстинктами, в лучшем случае — бессознательными побуждениями или усвоенными автоматизмами. И так дело обстоит при том, что продолжают свое существо­вание система законодательства, правоприменительных институтов, другие элементы правовой инфраструктуры. Пропадает лишь правовое регули­рование социальной деятельности такого лица. А если и представлять его все же участником правоотношений, включать в ход правового регулирования, то и подобная возможность открывается исключительно постольку, поскольку индивида посчитают субъектом прав другие, наделенные воображением, представлениями, эмоциями люди, действующие в разных ролях и качествах. Эти состояния всегда и в любом случае являются, как минимум, необходи­мым условием и, обеспечивая переработку внешней информации, определяют содержание правового поведения.

  При единообразии официально санкционированных правовых норм поведение людей, напротив, всегда в большей или меньшей степени разно­образно. И, если бы упомянутые нормы сами по себе обладали собственно регулирующим эффектом, такое разнообразие нельзя было бы объяснять без большого числа оговорок, допущений и отступлений. Научная же сторона дела от этого вряд ли осталась бы в выигрыше. Напротив, если считать, что указанным нормам отведено лишь свое место в системе внешних условий и отказано в непосредственной причинности правового поведения человека, тогда открываются явления, выступающие его прямыми регуляторами. В качестве таковых, например, можно считать мотивацию, понятие которой используется для объяснения индивидуальных различий в деятельности, проходящей в идентичных внешних нормативных и фактических условиях.⁵

  Путь к восприятию права простирается гораздо дальше его официаль­ной символики и инфраструктуры, государственной принудительности и нормативности. «Право — ничто, если его положения не находят своей реализации в деятельности людей».⁶ Без обращения к человеческой, психо­социальной природе права оно остается условным понятием; правовое регулирование выглядит как схема, оставляющая в стороне свои важнейшие деятельные элементы; человек становится в положение объекта внешних воздействий со стороны права, а не его создателя и определяющего участника правовой деятельности. Взгляд на право как на совокупность действующих норм расходится с реальностью уже потому, что «единственными активными (т. е. действующими. — А. К.) элементами общества»,⁷ социальной и вместе с тем правовой жизни являются индивиды, а не нормы; люди с их внутренней организацией, а не правила, институты и другие элементы правовой перифе­рии. Неуклонное следование такому взгляду потребовало бы слишком большой цены за приобретенную в итоге стройность юридического знания. Полученное от этого внутреннее спокойствие вряд ли оправдало бы те потери, которые с ним связаны. Говоря о подходах к изучению государства, Г. Еллинек утверждал: «Исключительно внешнее изучение государства — назовем его объективным — дает лишь крайне скудную картину... ибо всякое внешнее явление в обществе, как всякое исходящее от человека изменение, обусловлено волею, направление и содержание которой определяется всей психологической жизнью и деятельностью человека... Всякое социальное явление может быть понято лишь при условии, если мы знаем обуславли­вающие и сопровождающие его психические акты».⁸ Словом, «наивно думать, что право и права существуют где-то независимо от народной психики и что можно их научно изучать, не изучая этой психики, ее интел­лектуального и эмоционального состава, соответственных мотивационных процессов, мотивационного действия соответствующих эмоций, и проч.».⁹

  Конечно, к правовому регулированию можно относиться как к совокуп­ности объектов и процессов, данных в явлении, т. е. в специальных юриди­ческих формах. Но допустим и другой взгляд, в котором, наряду с формами права и государственности, выражаются онтология, условия раскрытия в реальности и сама возможность правового (например, конституционно-правового) регулирования, его генетическая сторона, представленная в том, что право происходит из личности. Обусловливая друг друга, оба подхода составляют интерес и имеют ценность. Не разглядев права в явлениях, в институтах, в средствах оформления и организации правового регулиро­вания, нельзя сложить о нем представления. Без этого материала нельзя различить право как раскрывшуюся в социальной среде возможность. Но и без постановки вопроса о самой возможности, генезисе и онтологии права ресурс его изучения сильно обедняется. Генетический и онтологический подход к праву, даже оставаясь в меньшинстве, не составляет оппозиции всей научной юриспруденции, но образует ее отдельный и законный сектор. С точки зрения правильного соотношения исследовательских интересов в правоведении это верно. При неизменном внимании к вопросу о возмож­ности, генезисе, о психологии правового регулирования образуется риск того, что специфически правовые явления будут заслонены довольно общими рассуждениями о происхождении и существе права, что обеднеют научные возможности в развитии юридической техники, инструментов правового регулирования. Но и «натурализм», учитывающий психическую, антро­погенную природу права, власти и государственности, тоже имеет свои основания, особенно в случаях, когда обозначены как проблемы преобразо­вание государственно-правовой действительности, освоение конституцион­ной традиции.

  Обращение к социологии и психологии правового регулирования, хотя и усложняет научное правопонимание, вводя в него дополнительные составля­ющие, приносит вместе с тем и методологические возможности особого качества. «Человеческие индивиды, — заметил Г. Еллинек, — бесконечно различны; в каждом из них имеется своеобразный, не повторяющийся элемент, которым определяется его социальная деятельность».¹⁰ Если регуля­тором правового поведения считать психические состояния человека, поставленные в качестве прямой причины юридически значимых поступков, тогда появляется способ избавиться от множества противоречий, обременя­ющих юридическую науку в тех случаях, когда она чрезмерно замыкается в рамки правовой догмы.

  Существование, движение государственного права, политической власти определенно зависит от системы социальных отношений, но не только. Государственно-правовое регулирование тесно связано, в частности, с экономическими интересами и отношениями. Ему могут быть даны объясне­ния с точки зрения политических процессов, которыми государственное право в значительной мере детерминировано и на которые оно само влияет. Однако из обращения к политике, экономической, социальной сферам извлекаются ценные, но лишь отдельные объяснения государственно-правовой действительности. Государственное право нельзя определять ни как выражение и обустройство движения капиталов, трудовых ресурсов, рас­пределения богатств, ни как форму политической деятельности, ни как способ движения социальных закономерностей. Влияние каждой из этих сфер в отдельности на государственно-правовое регулирование нельзя признать исчерпывающим, и каждая из них до известной степени автономна, строится по собственным закономерностям, свободным от прямого влияния права. Внешняя экономическая, политическая, социальная, специфическая правовая среда существенно влияет на юридически содержательное поведе­ние человека и человеческих сообществ, групп. Она оказывает сопротивле­ние некоторым видам правовой активности, иногда показывая свою способ­ность вообще делать невозможной ту или иную разновидность поведения. Она может поставлять человеку благоприятные, поощряющие его в правовых побуждениях импульсы и условия. Все они, разумеется, представляют самый непосредственный предмет научного юридического знания. Но в любом случае среда лишь обрамляет, придает формы и условия, а не заменяет самого поведения индивида, в этой среде расположенного, потому что человек сам является первейшей и решающей причиной собственной правовой деятель­ности.¹¹

  Что же касается человеческой психики, то ее надо поставить в особое положение по отношению к государственно-правовому регулированию, поскольку процессы отправления власти, любые правоотношения оказы­ваются просто невозможными, если они не освоены интеллектуально и эмоционально, не связаны с правовыми чувствами и разумом. Психика составляет (вместе с физиологией и нервной организацией) неотъемлемую часть, существо личности. Именно через психику преломляются экономи­ческие, социальные, политические процессы для того, чтобы, став частью жизни человека,¹² сделаться доступными и государственно-правовому влиянию. Причем, как констатирует Р. Инглехарт, прямая связь между экономи­ческими успехами и жизненными ориентациями людей (удовлетворенностью жизнью) не подтверждается.¹³ Таким же образом отсутствуют простые зависимости между политическими, социальными обстоятельствами и чело­веческим поведением. Одинаковые по содержанию социальные, политико-правовые институты (разделение властей, например, или самоуправление, партийность) очень неодинаково показывают себя и, конечно, не оставаясь без последствий, сами находятся в решительной зависимости от того, как к ним отнесутся люди. Не случайно при описании политических отношений, правовых систем исследователи никогда не обходятся хотя бы без попутных замечаний насчет мотивов, оценок, поведенческих реакций, которые состав­ляют как бы фон, а на самом деле — содержание политико-правовой действи­тельности. Проводя фундаментальное эмпирическое исследование основ демократической государственности, американские ученые Г. Алмонд и С. Верба должны были опираться на критерии именно человеческого, психологического порядка — такие, как «склонность доверять», «удовлетво­ренность жизнью», «общее позитивное отношение к окружающей действи­тельности» и пр.¹⁴

  Конечно, функцией правоведения следует считать анализ того, что называется объективным правом, поиск его логических начал и согласован­ных с ними более конкретных нормативных и индивидуальных правоположений, описание иерархии в системе источников объективного права, системность в работе всей совокупности объективно выраженных правовых установлений. Подобный подход к государственно-правовому регули­рованию, обладая несомненной ценностью, не может, однако, считаться исчерпывающим для постижения юридически существенной действитель­ности. Не случайно правовые изыскания смотрятся намного выгодней, если объектом исследования оказывается еще и юридическая практика, когда государственно-правовое регулирование изучают в типичных образцах поведения участников правоотношений, когда эти образцы при известных обстоятельствах получают, быть может, формальное нормативное значение. Но и этого не хватит для интеллектуального и практического освоения правовой реальности, поскольку и в изучении практики внимание обращено в первую очередь на то, каким образом и насколько юридически значимое поведение логически, фактически соотносится с заявленной (условленной с помощью официальных символов) нормой, в какой части нужно устранить несоответствия между ними, улучшить практику или, наоборот, законо­дательство. Недостаточно и того, что право помещают в систему социальных, политических, культурно-религиозных и других отношений, выясняя зависи­мости между ними.

  Эти подходы к изучению права нуждаются в дополнении с учетом современных научных возможностей. Их недостаточность оказывается не восполненной, если не брать в расчет существенный аспект правовой действительности, хотя и связанный со всеми вышеназванными, но не сводимый ни к одному из них. Он заключается в том, чтобы в государ­ственно-правовом регулировании, вообще в праве, различать не только атрибуты, процессы и инструменты, которым часто приписывают непосред­ственно регулирующее влияние на правовое поведение, но и те вполне реальные явления, которые, в отличие от всего остального, прямо опре­деляют поступки каждого участника государственно-правовых отношений. Это явления политико-правовой психики, как индивидуальной, так и мас­совой. Она не только выступает принимающим и передающим аппаратом для переработки внешних влияний юридического, политического, экономи­ческого порядка, но и обладает собственными качествами, организацией и структурой, которые имеют регулирующее действие и от которых в итоге зависят регулятивный эффект, само существование государственного права. Если так на него смотреть, то изучение государственного права не сможет устраниться от психологического содержания государственно-правовых явлений и явлений, находящихся с ними в неразрывной связи.

  Для государственно-правовых исследований важно выбрать из общей, социальной, политической, объективной и прикладной психологии те данные, которые ближайшим путем объясняют право и власть или непосред­ственно прилегают к ним. Руководствуясь подобными соображениями, нужно назвать те явления психической природы, с которыми научная юриспруденция должна иметь дело в первую очередь. Это связано с тем, что значительную часть такого материала правоведение должно заимствовать из других антропологических дисциплин — социологии, психологии и др. Они насыщены разнообразным содержанием как фундаментального, так и част­ного характера, дискуссиями, в которых юристам чаще отведено место наблюдателей, а не активной стороны.

  Правоведению во взаимодействии с пограничными дисциплинами доводится выступать преимущественно получателем продукта, созданного в рамках этих наук. Конечно, можно предвидеть опасения того рода, что, выйдя за пределы собственно юриспруденции, юрист оказывается близким к положению дилетанта. Действительно, в обращении с данными из неюриди­ческих наук уместными кажутся скромность и сдержанность. Но при извест­ных ограничениях обогащение научной юриспруденции заимствованными знаниями плодотворно и не связано с размыванием, утратой необходимой строгости юридического исследования. Как правило, так и происходит: медицина, психиатрия и психология, философия и социология, история и кибернетика давно уже поставляют прикладной и фундаментальный научный материал даже в практически ориентированных правовых науках вроде административного, уголовного права, не говоря уже о теоретическом и историческом правоведении.

  Право — не умозрительная конструкция, а очень «человечная» сущность, часть разноликой психосоциальной действительности и не может быть от нее изолировано. Знания о праве нельзя отсоединить от всего, что с ним связано, тем более что и само правоведение является источником информации, а то и фундаментом некоторых наук.¹⁵ Из смежных с правоведением дисциплин подлежит заимствованию то, что юридически содержательно, значимо для права, а не вся совокупность антропологических знаний. Да и полученные заимствования подлежат «переводу», преобразованию в систему юридически существенных фактов и понятий — «внешние», по отношению к праву, науки не владеют методологией научной юриспруденции и, даже объединившись вместе, не смогли бы заменить собою правоведения. Такого рода условия и ограничения во взаимодействии с психологией, социальными и другими науками позволяют удержаться в пределах юриспруденции. Учитывая их, представляется возможным назвать те социопсихические явления, к которым нужно обратиться для объяснения государственно-правовой традиции.

  В данном случае под общим понятием государственно-правовой тради­ции предлагается рассматривать несколько качественных характеристик, которые в совокупности существенно определяют свойства государственно-правового регулирования, образуют его конструкцию и ориентации. Государ­ственно-правовая традиция представляет собой исторически сложившийся, выраженный в устойчивых навыках нормативно-ценностный комплекс, обусловленный религиозными или светскими верованиями, мировоззре­нием, эмоциональными состояниями, составом потребляемой правовой информации, манерами восприятия и интерпретации явлений права и госу­дарственности. С таким содержанием государственно-правовая традиция, поселенная в умы и души людей, позволяет им существовать как политически организованное, урегулированное правом общество, государство.

  Таким образом, к составляющим государственно-правовой традиции относятся содержание, значение политической и правовой мифологии, вытекающие из нее ожидания, ее участие в образовании смысла явлений и образов права, государственности. В состав традиции входят также и основные качества мировоззрения, которое влияет на содержание цен­ностей, принципов, идейных обоснований, лежащих в основе государ­ственно-правового регулирования, выражает или подразумевает смысл в государственно-правовых, политических явлениях. Далее важно обратиться к образам, имеющим значение для формирования и поддержания права, т. е. принять во внимание характеристики правового воображения, свойственные традиции.

  Государственно-правовую традицию отличают также согласованные, предполагаемые ею навыки правового поведения, равно как и манеры восприятия, типы объяснения, истолкования значимых для государственно-правового регулирования явлений, ситуаций, действий. Содержание и динамика эмоциональных состояний, соответствующих государственно-правовой традиции, важны постольку, поскольку они объясняют саму энергетику, движение в правовом и вообще во всяком социальном поведении человеческого существа.

  Отдельного внимания требует к себе характер норм, нормативности как элемента государственно-правовой традиции. И в данном случае под норма­тивностью подразумевается не столько свойство «объективного права», сколько качество социального индивида, участвующего в правовом общении. Качество это в психологической науке определено как признак человека. Государственно-правовую традицию характеризуют содержание и качество правовой информации, находящейся в общественном обороте и восприни­маемой различными, в том числе профессиональными, группами. Здесь, в частности, подразумевается и законодательство, имеющее хождение в той или иной части общественной среды, в том ее сегменте, который занимают профессиональные политики, юристы, администраторы.

  Затем нужно учесть, что в социокультурной среде, равно как и в психи­ческой структуре индивида, присутствуют элементы, регуляторы с разной степенью устойчивости. Причем одни из них оказываются довольно подвиж­ными, тогда как другие позволяют подозревать в них некоторую исторически объяснимую неизменность. На этом основании можно говорить о присут­ствии формообразующих архетипов национальной культуры, относящихся к государственно-правовому регулированию.

  Состояние, в котором пребывает и развивается государственно-право­вая традиция, зависит от разных обстоятельств, таких, например, как аномия, т. е. упадок нормативности, правовой чувствительности. Аномия также имеет психическое содержание и существенно влияет на регулятивные возможности, которыми располагает государственно-правовая система. Существенное значение имеют происхождение аномии, факторы ее устойчивости, типы государственно-правовых отношений и социальные группы, в которых она может считаться укоренившейся. К числу обстоятельств, которые сказываются на состоянии и возможностях государственно-правовой традиции, относится также массовость как условие протекания процессов государственно-правового регулирования.

  Понятно, что приведенный перечень качеств и обстоятельств, характери­зующих государственно-правовую традицию, можно посчитать неполным, сгруппировать по-иному, сделать более дробным и детальным. Но рассмотре­ние этих свойств все же существенно приближает к ее пониманию. Надо также иметь в виду, что названные характеристики государственно-правовой традиции не организованы в строгую классификационную линию по одному общему критерию. Напротив, они не просто состоят во взаимодействии, но и существенно пересекаются по содержанию. Так, юридически значимая мифология не складывается случайно, а мировоззренчески обусловлена. И наоборот, мировоззренческие построения включают в себя мифологию. Навыки, манеры восприятия правовых явлений, как и другие качества правового поведения, существенно обусловлены эмоциональными состоя­ниями; но и правовые эмоции во многом связаны с особенностями восприя­тия правовой действительности и часто протекают в процессе осуществления привитых автоматизмов, что делает их конструктивной частью правовых навыков. Характеристика архетипа включает в себя и элементы традицион­ной мифологии, мировоззрения, отвечающие правовой традиции, и навыки, и привычные формы, в которых строится поведение людей.

  В целом же очевидно, что конституция как образ жизни способна существовать не при каких угодно условиях, а выражает некоторое правовое вероисповедание, мировоззренческие принципы; она построена на своей системе образов, которые общество воспринимает и принимает. Чтобы быть действительной, конституция опирается на целую систему устойчивых навыков правового поведения, которые, в свою очередь, тесно связаны с национальными архетипами. Эмоциональные состояния, усвоенные общест­вом, содержание и качество правовой информации, которую оно востребует и обрабатывает, манеры ее восприятия могут не только находиться в согласии с конституционной традицией, но также способны с нею не совпадать.

  В России правовая среда по упомянутым параметрам насыщена собствен­ными особенностями, которые в совокупности придают ей сложные, очень неоднородные качества. И, во всяком случае, с первого взгляда утверждать об их соответствии конституционной традиции было бы неосторожным. Контакт российского права и государственности с конституционной традицией непременно включает, во-первых, передачу конституционных идей, цен­ностей и норм, навыков и принципов, процедур и представлений в отечествен­ную правовую, социальную среду, где они получают определенную встречу и интерпретацию, а также, судя по всему, и переработку. Во-вторых, указанный контакт неизбежно предполагает так называемое вытеснение, т. е. «блоки­ровку», «забывание»¹⁶ некоторых мировоззренческих, интеллектуальных, эмоциональных составов и процессов, выступавших носителями прежнего, теперь изменяемого государственно-правового регулирования. В обоих случаях подразумеваются операции с явлениями эмоционального, интел­лектуального порядка, подлежащие описанию не только с точки зрения формального права и правовой догматики, но и в категориях, выражающих социопсихическое существо права, государственно-правового регулирова­ния. Поэтому важно выявить те элементы конституционализма, которые находятся в согласии с устойчивыми качествами отечественной политико-правовой среды и потому принимаются или могут быть ею приняты. Не менее важно выявить и те из них, которые могут войти в противоречие с длящимися характеристиками российской государственно-правовой традиции или в конкуренцию с ней.

  Представляется, что названные условия изучения конституции, пред­полагающие ее восприятие в качестве государственно-правовой традиции, могут быть продуктивными, по крайней мере, когда речь идет об исследо­вании судьбы и перспектив конституционализма в российской правовой среде.

   

  *Кандидат юрид. наук, доцент Дальневосточного государственного университета.

  ©К. В. Арановский, 2002

  ¹Расхождения конституционных положений и государственно-правовой действи­тельности более чем заметны. Они варьируются от военных действий в Чеченской Респуб­лике, где, конечно, Конституция пред-ставлена не очень ясно, до сохранения полномочий прокуратуры в санкционировании арестов или констатации того, что «современная феде­ральная законодательная практика в вопросах регулирования избирательных прав не вполне соответствует требованиям Конституции» (см.: Князев С. Д. Очерки российского избира­тельного права. Владивосток, 1999. С. 137).

  ²Рулан Н. Юридическая антропология. М., 2000. С. 7. — Юридическая антропология, по крайней мере в лице названного автора, вспоминает Монтескье с его мнением на тот счет, что «зависимость между обществом и правом такова, что передача права от одного общества другому неосуществима, разве что эти общества мало различаются» (Там же. С. 25). Причем такая позиция воспроизводится без особенных возражений, а напротив, даже с осторожным одобре­нием. В этой работе учесть ее важно хотя бы потому, что многое в российском об-щественном строении делает его не очень похожим на устойчиво конституционные общества.

  ³Легко допустить иной, может быть, более подходящий термин, например, «государ­ственно-правовая культура». Правда, большинство таких понятий уже имеет хождение в научном обороте. В частности, правовая традиция в сравнительном правоведении иногда употребляется как синоним «семьи права»; правовая культура порою обозначает всю совокуп­ность элементов правовой действительности, а иной раз подразумевает нечто вроде правовой просвещенности. Вообще же «терминология не всегда следует логике» (см.: Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб., 1908. С. 97). Думается, что при всей важности терминологии иногда все же позво-лительна некоторая свобода в выборе титулов, с тем условием, конечно, чтобы при ясном содержании они не менялись в значении, по крайней мере, в пределах того исследования, где задействованы.

  ⁴Впрочем, и отрицательная сторона этого заметна — чрезмерное внимание, отведенное источникам нормативного материала, формирует склонность полагаться на законодательство во всем, что касается право-вого регулирования. Но такие ожидания чрезвычайно легко расстраиваются, и это ведет к правовому песси-мизму. Правоведение, суженное рамками законодательства и других авторитетных источников, пусть даже обо-гащенное исследованием практики их применения, теряет некоторые важные эвристические возможности.

  ⁵Психология / Под ред. А. А. Крылова. М., 1999. С. 191.

  ⁶Явич Л. С. Общая теория права. М., 1976. С. 201.     

  ⁷Дюркгейм Э. Метод социологии // Социология. М., 1995. С. 12.

  ⁸Еллинек Г. Общее учение о государстве. — В обращении с правом эти утверждения столь же справед-ливы, как и в отношении государства.

  ⁹Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. Т. 1. СПб., 1909. С. 217.

  ¹⁰Еллинек Г. Общее учение о государстве. С. 22.

  ¹¹«Ни социальные отношения, ни даже речь сами по себе не могут породить способ­ность сознавать» (Психология. С. 98). Уже одно это не позволяет считать правовое поведение человека равнодействующей внеш-них социальных, в том числе правовых, влияний. И, с другой стороны, обособленность антропогенных факто-ров (сознания, чувств, духовности, веры) заставляет считать человека, его внутренние состояния первостепен-ной причиной социаль­ных и правовых явлений. Не случайно Э. Дюркгейм при всей настойчивости в проведе-нии взгляда на социальную действительность как на объективную реальность утверждал в то же время, что «со-циальная жизнь целиком состоит из представлений» (Дюркгейм Э. Метод социологии. С. 7).

  ¹²«Всякий психический факт — это и кусок реальной действительности, и отражение действительно-сти... в том и заключается своеобразие психического, что оно является и реальной стороной бытия, и его отра-жением»(Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб.; М.; Минск, 2000. С. 10).

  ¹³Западная демократия: основы стабильности. М., 1990. С. 7-8.

  ¹⁴Там же. С. 7.

  ¹⁵Политология, например, заимствует из юридического государствоведения массу понятий, представле-ний, идей, в том числе имеющих значение основ политологической науки.

  ¹⁶Эти психические операции упоминает, в частности, В. Квинн (см.: Квинн В. Н. Прикладная психоло-гия. СПб., 2000. С. 213).