К истории Уложения о наказаниях 1845 г.
Архипов, И. В.
К истории Уложения о наказаниях 1845 г.
//Правоведение. -1990. - № 6. - С. 32 - 37
Библиогр. в подстрочных примечаниях.
ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ - ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА -
КОДИФИКАЦИЯ - НАКАЗАНИЕ - ПРАВОВОЕ
РЕГУЛИРОВАНИЕ - РОССИЯ[ДО 1917] - УГОЛОВНОЕ
ПРАВО - УГОЛОВНЫЕ НАКАЗАНИЯ
Материал(ы):
К истории Уложения о наказаниях 1845 г.
Архипов, И. В.
И. В. АРХИПОВ*
К истории Уложения о наказаниях 1845г.
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, принятое в годы царствования Николая I, в различных редакциях (1857, 1866, 1885 гг.) просуществовало до 1917 г. Более 70 лет оно оставалось законодательной основой для борьбы не только с общеуголовной преступностью, но и с различными общественно-политическими движениями.
Несмотря на это, Уложение до сих пор не получило достаточно полного освещения в историко-правовой литературе. Наименее исследованными остаются предпосылки его создания и процесс разработки. Историки права дореволюционной России не шли дальше изучения официальной «Общей объяснительной записки к проекту уложения о наказаниях уголовных и исправительных». Исключение составляет Р. М. Губе, который впервые обратился к архивным материалам. Однако и он шел по официозному пути.1 Среди советских исследовании можно назвать, пожалуй, лишь две статьи С. В. Кодана.2 Но предпосылки создания Уложения автор вообще оставил вне поля зрения, процесс же его разработки осветил фрагментарно. Редакторы-составители т. 6 «Российского законодательства» также не сочли возможным подробно остановиться на этих вопросах.
Предпосылки кодификации уголовного законодательства. Уже в конце XVIII в. действующее уголовное законодательство начало вступать в противоречие с передовым общественным сознанием.3 Легальной основой для его критики в то время служил «Наказ» Екатерины II, ознаменовавший начало приспособления идей буржуазного уголовного права для нужд феодально-крепостнической России. В начале XIX в. эта тенденция продолжала развиваться, и весь XIX в. прошел под знаком идей Великой Французской революции.4 Не стояла в стороне от этого магистрального направления развития и русская политико-правовая мысль: критика уголовного права велась преимущественно с позиций буржуазной, идеологии.
Уже в первые десятилетия XIX в. остро стоял вопрос о кодификации уголовного законодательства.5 Достаточно проследить историческую цель кодификации—от Уголовного уложения 1754 г. и «Наказа» Екатерины II до проекта Уголовного уложения 1813 г. и т. XV Свода законов 1833 г., чтобы убедиться в том, что ее необходимость в целом не подвергалась сомнению. Вопрос, стоявший перед общественной мыслью, заключался в том, какие направления кодификации избрать, каково будет содержание будущего кодекса. Поэтому полемика, развернувшаяся по различным проблемам уголовного права, неизбежно проецировалась на содержание будущей кодификации.
За создание уголовного кодекса на новых началах выступали представители различных течений общественной мысли России. С позиций буржуазного уголовного права критиковали существующее законодательство представители революционного лагеря — Радищев, декабристы, петрашевцы/' Предпринимались также попытки проектирования уголовных кодексов, радикально отличающихся от действовавшего законодательства. Хотя представители революционного лагеря и не оказали решающего воздействия на кодификацию, однако их высказывания свидетельствовали о широком распространении буржуазных идей уголовного права в передовой части русского общества. Характерно, что в принципе аналогичной была позиция представителей либеральных кругов. За создание уголовного уложения, отвечающего духу времени, выступали И. В. Лопухин, Н. С. Мордвинов, Н. И. Греч, Н. П. Румянцев и др.7
Вместе с тем было бы неправильно отрицать и наличие противоположных взглядов на кодификацию. В правительственных кругах господствовала мысль о достаточности простой инкорпорации. И все-таки обстановка в стране настоятельно требовала определенного компромисса в этом вопросе. Тому способствовал постоянный рост преступности, сопровождавший разложение крепостничества. Наиболее быстрыми темпами преступность росла в тех регионах, где отмечался бурный рост капиталистических отношений, крупного промышленного производства (промышленный центр, Приуралье, Поволжье, юг Украины).8 Преступность поражала все сословия. Причем одним из самых высоких коэффициент преступности был среди дворянства. Он в два раза превышал соответствующий показатель для крестьянства.
Необходимо отметить и внешнеполитический аспект проблемы. Под воздействием Уголовного кодекса Франции 1810 г. и Баварского уголовного уложения 1813 г. к 30-м годам XIX в. практически во всех странах Западной Европы развернулся бурный процесс кодификации уголовного законодательства.3 Естественно, что правящие круги России пытались быть на европейском уровне.
Складыванию компромиссного взгляда на уголовную кодификацию в значительной степени способствовала официальная наука уголовного права. Если до середины 20-х г. многие ученые пытались последовательно проводить идеи Беккариа и других основоположников буржуазной науки уголовного права (Г. И. Солнцев, К. П.. Паулович, A. FL Куницын, В. Титарев), то в последующем возобладала тенденция компромисса, сочетания новых идей с феодально-крепостнической действительностью. Наиболее яркие представители этого направления — Л. А. Цветаев, М. Я. Малов, С. И. Баршев.10
Элементы компромиссности проявились и в либеральной программе кодификации, сформулированной в начале 40-х гг. П. Г. Редкиным. Высоко оценивая Уголовный кодекс Франции 1810 г. и Баварское уголовное уложение, он предлагал создать новое российское уложение на принципах буржуазного уголовного права («нет преступления без указания в законе», соответствие и соразмерность преступления и наказания, ответственность только за совершенные деяния и т.д.).11 Уложение, по мнению П. Г. Редкина, должно соответствовать состоянию общественного мнения и не препятствовать развитию страны. Но к отмене телесных наказаний, сословности законодательства он подходил весьма осторожно, хотя в принципе выступал за их ликвидацию. В целом П. Г. Редкий формулировал отдельные положения своей программы так, чтобы было возможным примирение позиций буржуазии и дворянства.
В правительственных кругах активнейшим сторонником кодификации, был М. М. Сперанский. Уже в период 1802—1803 гг. он предлагал создать кодексы по основным отраслям права. В это время Сперанский считал, что в России нет «всей уголовной части» и настаивал на создании уголовного уложения. Даже в 1815 г., находясь в ссылке, в письме Александру I он говорил о разработке уложения как о первоочередной задаче правительства.12 По инициативе М. М. Сперанского в 1824 г. в Государственном Совете было возобновлено рассмотрение проекта 1813 г. А в самом начале 1826 г. он предложил Николаю I широкую программу законодательных работ, которая должна была завершиться созданием гражданского и уголовного кодексов. Как известно, Николай I отверг последний этап. Но и после этого М. М. Сперанский продолжал напоминать о необходимости разработки уложения.13 Еще большую настойчивость он проявил в период завершения работ над Сводом законов. «Законы сии (т. е. уголовные. — И. А.) во всем их составе и особенно в судопроизводстве и следствиях требуют пересмотра и исправления».14 Необходимость в скором времени заняться разработкой уголовного уложения признавалась в это время и Государственным Советом. В поддержку позиции М. М. Сперанского выступил министр юстиции Д. В. Дашков.15Наконец, 29 октября 1836 г. император утвердил их совместный доклад о необходимости «систематического пересмотра» гражданского и уголовного законодательства, предписав начать с «законов уголовных».16
Реально работы над уложением начались несколько позднее. Лишь к середине 1838 г. М. М. Сперанский подготовил «План работ по составлению проекта законов показательных», который вместе с семью пояснительными записками 18 июня направил в Министерство юстиции. А уже 8 июля он доносил царю о подготовке «сравнительного изложения разных систем уголовного законодательства» и о завершении работ над принципиальными началами уложения.17
Пояснительные записки к «Плану» были составлены М. М. Сперанским еще в 1824 г., в период, когда Государственный Совет рассматривал Проект 1813 г., а ряд положений записок вообще был реализован в т XV Свода законов. Так, определение форм вины, стадий совершения преступлений, обстоятельств, отягчающих или уменьшающих вину, освобождающих от наказания, которые содержатся в записках к «Плану», почти дословно воспроизведено в Своде. Вместе с тем тогда он не мог выйти за рамки императорского предписания — «не создавать ничего нового». И если в большинстве теоретических вопросов общей части М. М. Сперанский пошел на введение новых положений, сделав лишь маскирующие ссылки на прежнее законодательство, изменить санкции статей, ввести лестницу наказаний, пересмотреть существующие меры наказаний было невозможно, поскольку это бросилось бы в глаза даже непосвященным. Именно потому он возбудил вопрос о кодификации сразу после принятия Свода.
Программа кодификации уголовного законодательства М. М. Сперанского предусматривала .создание уголовного уложения, уложения о проступках и двух уставов: уголовного и исправительного судопроизводства.18 В записках обосновывалась необходимость строгой регламентации уголовно-правовой сферы, и прежде всего четкого определения всех преступлений и наказаний. Другим важным положением явилось признание уголовной ответственности только за «произвольные деяния внешние», а не за внутренние побуждения. Основным критерием определения преступления была избрана степень общественной опасности.
Система наказаний должна была отвечать трем основным требованиям — умеренности, постепенности, уравнительности. Однако трактовались они с узкоклассовых позиций и не ставили под сомнение сословного принципа назначения наказания. Теоретической базой лестницы наказаний было деление наказаний на три рода соответственно трем сферам человеческой жизни (физические, политические, имущественные). Высшим наказанием в рамках каждого рода считалась смерть — физическая, политическая, гражданская.
Реальная лестница наказаний восприняла идею Баварского уголовного уложения 1813 г., повторенную в Проекте 1813 г., о степенях наказания. Всего предусматривалось 12 степеней: 6 наиболее тяжких мер наказания, сопряженных с гражданской и политической смертью, считались уголовными (казнями), а остальные — исправительными. Основу уголовного наказания составляли ссылка на поселение в Сибирь и каторга. К не изъятым от телесных наказаний добавлялось наказание плетьми и клеймение. В целом названные виды наказания не включали новых, оперируя уже апробированными. Исключались лишь смертная казнь и наказание кнутом. В данном вопросе М. М: Сперанский пытался реанимировать решения Государственного Совета по Проекту 1813 г.19
Система Особенной части Уложения отличалась как от т. XV Свода, так и от Проекта 1813 г. Все преступления делились на две большие рубрики — государственные и гражданские. Государственные, в свою очередь, подразделялись на преступления против законов основных, против законов учредительных, против законов сил правительственных. Гражданские преступления в соответствии с тезисом о четырех состояниях лица в государстве включали преступления против «прав лица физического», против «прав лица как члена государства», против «прав семейственных», против «прав на имущество».20
В целом программа кодификации М. М. Сперанского предусматривала доработку т. XV Свода законов с учетом некоторых положений Проекта 1813 г. Вполне очевидно, что он пытался завершить свои планы кодификации, предложенные еще в 1826 г. Теоретические разработки М. М. Сперанского по уголовному уложению свидетельствовали о том, что автор намеревался идти по пути включения элементов буржуазного уголовного права в феодальное законодательство России. Однако смерть помешала ему завершить эти планы.
Место М. М. Сперанского занял Д. В. Дашков. Все работы над Уложением он сосредоточил во II отделении с. е. и. в. канцелярии. Непосредственное руководство ими было возложено на П. И. Дегая, который до этого занимал должность директора департамента Министерства юстиции. Получив звание статс-секретаря, П. И. Дегай возглавил деятельность комитета по разработке уголовного уложения. В комитет вошли как чиновники II отделения, так и специально «прикомандированные для занятий по Уложению» (В. В. Ленц, В. Я. Можневский, К. И. Циммерман, Р. М. Губе и др).21
В целом П. И. Дегай придерживался плана М. М. Сперанского, хотя внес в него некоторые коррективы. Так, еще при обсуждении записок М. М. Сперанского он предлагал следовать по пути улучшения т. XV Свода законов. При этом П. И. Дегай ориентировался на достижения немецкой школы уголовного права, в частности на проект Баденского уголовного уложения, разработанного под руководством Мштермайера.22
К маю 1840 г. было разработано уголовное уложение, объединявшее преступления и проступки. Его объем был в пределах т. XV Свода. Система Общей части уложения соответствующий раздел Свода, за исключением ликвидации специальной главы о лицах, «изъятых от телесных наказаний», меняла незначительно. Уложение восприняло ступенчатую лестницу наказаний, смертная казнь вводилась и за общеуголовные преступления. Предусматривалась новая мера наказания — временная ссылка. Но, как отмечал сам П. И. Дегай, упор был сделан на наказания, сопряженные с «заточением», хотя сохранялись и телесные наказания.
Система Особенной части уложения не изменяла приоритетов феодальной уголовной политики, но отличалась четкой структурой. Первый раздел составляли государственные и общественные преступления: против религии, государственные, против правительства, против государственного благоустройства и управления. Частные преступления (раздел 2) делились по институционной схеме: лица, вещи, обязательства. Здесь выделялись преступления против жизни, здоровья, свободы и чести, против семейных прав, против прав состояния, против прав собственности, преступления в обязательствах. Санкции статей формулировались как относительно-определенные.23Однако проекту П. И. Дегая не суждено было стать законом. Насколько Д. В. Дашков благоволил Дегаю, настолько новый начальник II отделения гр.Д. Н. Блудов не доверял.24 Истинная причина такого нерасположения крылась, очевидно, в том, что авторство проекта целиком принадлежало П. И. Дегаю, сам главноуправляющий отделением оставался в стороне. К тому же проект не отвечал политическим ориентирам Д. Н. Блудова. В ноябре 1840 г. он полностью забраковал проект и предложил императору утвердить новый состав исполнителей для разработки проекта с самого начала.25
Официальная версия разработки Уложения 1845 г. приписывала авторство Д. Н. Блудову. Однако ряд фактических данных позволяет усомниться в этом. Так, большинство его нововведений было предложено еще М. М. Сперанским и П. И. Дегаем. Даже записки Д. Н. Блудова императору о порядке рассмотрения и изложения проекта, о введении новых мер наказания были не чем иным, как докладами П. И. Детая.26
Для современников не было секретом, что автором большинства блудовских проектов был Р. М. Губе.27 Именно он фактически возглавил разработку уложения, а точнее, переработку проекта П. И. Дегая. На правовые взгляды Р. М. Губе значительное влияние оказала историческая школа права, с которой он ознакомился в период обучения в Берлинском университете.28 Политические реалии заставляли Р. М. Губе, чтобы занять более или менее видное положение, помимо прочего, высказывать полную лояльность режиму, выступать даже более решительным «охранителем» последнего, чем его покровители. Ряд польских исследователей приписывали авторство Уложения 1845 г., а также разработанного одновременно Уложения о наказаниях Царства Польского исключительно Р. М. Губе.29 На наш взгляд, проект был конгломератом идей, принадлежавших разным лицам. Теоретические основы проекта были заложены М. М. Сперанским, П. И. Дегай разработал на их основе само уложение, а Р. М. Губе с его помощниками оставалось этот проект переработать, что они и сделали с позиций «исторических начал». При этом на последнем этапе превалировала чисто канцелярская работа. Окончательное же редактирование проекта осуществлял Д. Н. Блудов, который весьма болезненно воспринимал критику своего детища, особенно в части редакции. Однако именно пустое многословие Уложения вызывало больше всего замечаний современников.30
*Аспирант Саратовского юридического института.
1 Hube R. Historya prawa karnego russkicgo. Warszawa, 1872. Cz. 2. S. 33—62.
2Кодан С. В. 1) К истории кодификации уголовного законодательства дореформенной России // Историко-юридические исследования правовых институтов и государственных учреждений СССР/ Отв. ред. Б. А. Стародубский. Свердловск, 1986. С. 102—116; 2)Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845г. // Источниковедение истории государства и права дореволюционной России / Под ред. Е. А. Скрипилева. Иркутск, 1983. С. 90—97.
3 Ошерович Б. С. Очерки по истории русской уголовно-правовой мысли (вторая половина XVIII — первая четверть XIX в.). М., 1946. С. 22.
4 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 367.
5 Солодкин И. И. Некоторые вопросы развития уголовного права в России в первой трети XIX в. // Вести. Ленингр. ун-та. 1964. Вып. 4. № 23. С. 144.
6 Ошерович Б. С. Указ соч. С. 149—212; Покровский С. А. Государственно-правовые взгляды Радищева. М, 1956. С. 202—227; Солодкин И. И. Очерки по истории русского уголовного права. Л., 1961. С. 86—118.
7 Записки И. В. Лопухина // Русский архив. 1884. № 1. С. 5—9; Греч Н. Записки о Париже. Уголовное судилище // Сын отечества. 1818. Т. 43. С. 5. С. 199; Архив графов Мордвиновых. СПб., 1902. Т. 5. С. 685.
8 Анучин Е. Исследование о проценте сосланных в Сибирь в период 1827— 1846 гг. СПб., 1873. С. 22—23, 98—99, 167—168.
9 Данилович И. О ходе уголовного законоведения вообще и преимущественно в Германии // Журнал Министерства просвещения. 1837. № 6. С. 339—377; Дегай П. Взгляд на современное положение уголовного законодательства в Европе. СПб., 1845.
10 Фельдштейн Г. С. Главные течения в истории науки уголовного права в России. Ярославль, 1909. С. 505—524.
11 Редкий П. Об уголовной кодификации // Юридические записки. 1842. Т. 2. С. 411—490.
12 Сперанский М. М. Проекты и записи. М., 1961. С. 24, 87, 103; Сборник исторических материалов, извлеченный из архива первого отделения с. е. и. в. канцелярии. СПб., 1876. Вып. 1. С. 40—41.
13 Сперанскии М. М. 1) Предложения к окончательному составлению законов // Русская старина. 1876. № 2. С. 425—441; 2) О своде законов гражданских // Русская старина. 1876. № 3. С. 591; ОР ГПБ. Ф. 731. Ед. хр. 921. Л. 4 об.
14 ОР ГПБ. Ф. 637. Ед. хр. 807. Л. 13.
15 ЦГИА. Ф. 1251. Оп. 1. Ед. хр. 131. Л. 1; Ед. хр. 88. Л. 37.
16 ОР ГПБ Ф. 731. Ед. хр. 1028. Л.1.
17 Там же. Ф. 637. Ед. хр. 829. Л. 2—3; Ф. 731. Ед. хр. 1032. Л. 5—5 об.
18 Там же. Ф. 637. Ед. хр. 829. Л. 3 об—6; ЦГИА. Ф. 1261. Оп. 3, 1882 г. Ед: хр. 18. Л. 464—468 об.
19 ЦГИА. Ф. 1261. Оп. 3, 1882 г. Ед. хр. 17. Л. 94—99.
20 Там же. Ед. хр. 18. Л. 379—468. — Эти записки еще не анализировались в литературе. И. И. Солодкин только ссылался на них, основываясь на фрагменте, хранящемся в отделе рукописей ГПБ (Ф. 637. Ед. хр. 829).
21 ЦГИА. Ф. 1261. Оп. 1, 1833 г. Ед. хр. 41. Л. 26—28; Оп. 1, 1839 г. Ед. хр. 25 «Б». Л. 3, 10; Hube R. Op. cit. S. 38—39. С. В. Кодан отмечал, что разработка уложения велась в редакции уголовного уложения (Кодан С. В. К истории кодификации уголовного законодательства дореформенной России. С. 105). — Отметим, что автор основывался при этом только на наградных материалах, оставляя в стороне другие архивные данные.
22 ЦГИА. Ф. 1261. Оп. 1, 1839 г. Ед. хр. 25 «Б». Л. 143, 232—233.
23 Там же. Л. 58, 63, 66, 67; Нube R. Op. cit. S. 39—44.
24 Приключения лифляндца в Петербурге//Русский архив. 1878. № 4. С 445
25 Нube R. Op. cit. S. 45.
26 ЦГИА. Ф. 1261. Оп. 1, 1839 г. Ед. хр. 25 «Б». Л. 141.
27 Герцен А. И. Собр. соч. Т 7. М., 1956. С. 233; Никитенко А. В. Дневник. М., 1955. Т. 1. С. 348.
28Ниbe R. Pisma. Warszawa, 1905. Т. 1. S. 58—66, 90—94.
29 Сwik W. Введение русского уголовного права в Царстве Польском // Zeszyty naukowe uniwersitetu Jagiellonskiego. W. 41-1. Prace prawnicze. Zeszyt LXXII. 1976. S. 63—65; Dunin K. Romuald Hube. Studium biograficzno-bibliograficzne // Hube R. Pisma. Warszawa, 1905 T. 1. S. XXXIV.
30 Корф М. А. Дневник // ЦГАОР. Ф. 728. Oп. 1. Ед. хр. 1817, ч. 6. Л. 185; Ч. 7. Л. 285.
